Зима мира - Кен Фоллетт

Ллойд сказал:

– Я вижу, ты раздумываешь, не дать ли мне по шее, но справедливости ради я должен тебя предупредить, что это будет не так легко, как ты себе это представляешь. Я поменьше ростом, но в полусреднем весе я выиграл немало соревнований по боксу.

– Не собираюсь я пачкать руки.

– Хорошее решение. Ну а про развод передумаешь?

– Разумеется, нет!

– Есть одно обстоятельство, неизвестное тебе, – сказал Ллойд. – Интересно, может быть, оно поможет тебе изменить решение?

– Сомневаюсь, – сказал Малыш. – Но давай, раз уж пришел – выкладывай.

Он сел, не предложив стула Ллойду.

«Ну, сам виноват», – подумал Ллойд.

Он вынул из кармана старую коричневую фотографию.

– Не будешь ли любезен взглянуть на эту мою фотографию.

Ллойд положил фотографию на журнальный столик рядом с пепельницей Малыша.

Малыш взял карточку в руки.

– Это не ты. Этот человек похож на тебя, но он в викторианской форме. Должно быть, это твой отец.

– На самом деле это мой дед. Переверни.

Малыш прочитал надпись на обороте.

– Граф Фицгерберт? – насмешливо произнес он.

– Да. Прежний граф, твой дед, – он и мой дед. Дейзи нашла эту фотографию в Ти-Гуине. – Ллойд сделал глубокий вдох. – Ты говорил Дейзи, что никому не известно, кто мой отец. Так я могу тебе сказать. Это граф Фицгерберт. Мы с тобой братья, – и он замолчал, ожидая реакции.

Малыш рассмеялся.

– Это нелепо!

– Я тоже так сначала подумал, когда впервые услышал об этом.

– Ну, должен сказать, ты меня удивил. Мне кажется, ты мог бы явиться с чем-нибудь получше, чем эта невероятная нелепость.

Ллойд надеялся, что после этого сообщения отношение Малыша изменится, но пока что ничего не получалось. Однако он продолжал убеждать.

– Ну подумай, разве это невозможно? Разве это не происходит все время в богатых домах? Хорошенькие горничные, распутные молодые аристократы, и природа берет свое. Рождается ребенок – дело замалчивают. Пожалуйста, не делай вид, будто понятия не имел, что такие вещи случаются.

– Несомненно, это обычное дело. – Уверенность Малыша поколебалась, но он продолжал хорохориться. – Однако многие лишь делают вид, что имеют отношение к аристократии.

– Да брось ты! – пренебрежительно сказал Ллойд. – Мне-то не нужны связи с аристократией. Я же не мальчик на побегушках, мечтающий о богатстве. Я родился в уважаемой семье политиков-социалистов. Мой дед по материнской линии был одним из основателей Федерации шахтеров Южного Уэльса. И меньше всего мне требуются незаконные связи с пэром тори. Я чувствую себя крайне неловко.

Малыш снова расхохотался, но еще менее уверенно.

– Ты чувствуешь себя неловко! Что за снобизм наизнанку!

– Наизнанку? Да у меня больше шансов стать премьер-министром, чем у тебя! – Тут Ллойд сообразил, что разговор напоминает спор, кто дальше писает, – совсем не то, что ему было нужно. – Неважно, – сказал он. – Я просто пытаюсь убедить тебя не мстить мне всю жизнь – ну хотя бы потому, что мы братья.

– Я все равно в это не верю, – сказал Малыш, положив фотографию на журнальный столик и взяв свою сигару.

– Я тоже сначала не верил, – Ллойд не оставлял попыток: на кону было все его будущее. – Но мне напомнили, что моя мать, когда забеременела, работала в Ти-Гуине; что она всегда избегала говорить о моем отце и что незадолго до моего рождения она вдруг откуда-то получила средства на покупку дома в Лондоне. Я пристал к ней со своими подозрениями, и она признала правду.

– Это же просто курам на смех.

– Но ты знаешь, что это правда, разве нет?

– Ничего подобного я не знаю.

– Да знаешь. И неужели ради нашего родства ты не поступишь достойно?

– Разумеется, нет.

Ллойд понял, что ничего не добьется. Он почувствовал себя опустошенным. У Малыша была возможность испортить жизнь Ллойду, и он твердо решил ею воспользоваться.

Ллойд взял фотографию и положил обратно в карман.

– Ты спросишь об этом у нашего отца. Просто не сможешь удержаться. И захочешь выяснить.

Малыш презрительно фыркнул.

Ллойд направился к двери.

– Я надеюсь, он скажет тебе правду. Пока, Малыш.

Он вышел и закрыл за собой дверь.

I

Полковник Альберт Бек получил в правое легкое русскую пулю в Кракове в марте 1943 года. Ему повезло: хирург его легкое дренировал и потом расправил, что спасло ему жизнь. Ослабевшего от кровопотери и почти неизбежной инфекции, Бека отправили поездом домой, и в результате он оказался в Берлине, в госпитале, где работала Карла.

Это был крепкий, жилистый человек едва за сорок, преждевременно полысевший, с выступающей нижней челюстью, как нос драккара викингов. Когда он впервые заговорил с Карлой, он был под действием лекарств, горел от лихорадки и до безумия был неосторожен.

– Мы проигрываем войну, – сказал он.

Карла немедленно насторожилась. Недовольный происходящим офицер мог стать источником информации.

– В газетах пишут, мы стягиваем на востоке линию фронта, – сказала она ни к чему не обязывающе.

Он презрительно рассмеялся.

– Это значит, что мы отступаем.

Она продолжала вытягивать информацию.

– Италии сейчас плохо приходится, – сказала она. Итальянский диктатор Бенито Муссолини, главный союзник Гитлера, лишился власти.

– А помните тридцать девятый? – ностальгически спросил Бек. – А сороковой? Блистательные молниеносные победы, одна за другой! Вот было время!

Он явно был не из «идейных», а может, вообще не интересовался политикой. Обычный солдат, патриот, переставший себя обманывать.

– Но не может же быть правдой, – продолжала разговор Карла, – что в армии не хватает всего, от патронов до подштанников. – Подобные умеренно опасные разговоры были не редкими в Берлине в последнее время.

– Конечно, не хватает! – Бек был совершенно расторможен, но речь его звучала ясно. – Германия просто не в состоянии производить столько же автоматов и танков, как Советский Союз, Великобритания и Соединенные Штаты вместе взятые – тем более что нас постоянно бомбят. И сколько бы русских мы ни убивали – у Красной Армии, кажется, запасы новых солдат неисчерпаемы.

– Что же будет дальше, как вы думаете?

– Нацисты, конечно, никогда не признают своего поражения. Поэтому погибнут еще очень многие. Погибнут миллионы – лишь из-за того, что они слишком горды, чтобы сдаться. Это безумие. Безумие, – повторил он, засыпая.