Угодья Мальдорора - Евгения Доброва

— Ползарплаты, — хвастался он шурину за столом. — На рынок ездил в Гороховку.

Поросенок лежал на парадном подносе с ажурной каймой, румяный и ароматный. Небольшой совсем, размером с кота. Я почему-то думала, что поросята больше.

— О, в духовке как загорел, — похвалила мама.

В глаза поросенку папа вложил по клюквине, и от этого взгляд его казался осмысленным: наф-наф смотрел на гостей с хитрецой и слегка удивленно. Задорно торчал из стожков салата аккуратный маленький пятачок, а сзади завивался хвостик.

— Видите, хвост крючком. Специально выбирал, — сказал папа. — Свинью еще правильно зарезать надо. Животные, они чуют смерть, боятся. Испуганное мясо хуже и вообще вредное. Поросенка перед смертью надо обмануть, чтобы он не понял ничего. За ушком почесать, погладить. Тогда у него от удовольствия хвостик завивается. И в этот момент нужно резать.

Я потрогала пальцем упругий хрящик.

— Куда в тарелку руками! — одернула мама. — Чего тебе, ножку или шейку?

— Пятачок, — сказала я.

— Он жесткий, ты есть не станешь.

— А я хочу.

— Мы тебе его оставим, а пока пусть побудет, а то вся красота нарушится.

— Ладно, — согласилась я. — Тогда шейку.

Никогда не думала, что мясо может быть таким вкусным. Я съела два куска и теперь тянулась за третьим.

— Смотри, оценила, — прокомментировал папа.

Когда от наф-нафа осталась одна голова, папа вспомнил про обещание и спросил, собираюсь ли я жевать пятачок.

— Завтра съем.

Мама засмеялась.

— Правильно, зачем гастрономическое впечатление портить.

Папа взял нож, пару раз провел лезвием по мусату, чтобы стало острее, точным движением отсек пятачок и положил его в хрустальную розетку для варенья.

— На, убери в холодильник.

Я открыла тяжелую дверцу ЗИЛа и втиснула добычу между банками и кульками.

Первого января родители спали долго. В двенадцать дверь в их комнату все еще была закрыта. Я сидела на кухне, пила чай и разгадывала кроссворды в «Пионерской правде». «Кабан, свинья, боров, …» Надо было подобрать синоним на букву «х». «Хряк», — вписала я и вспомнила про пятачок. Как он там поживает? Я заглянула в холодильник. За ночь пятачок потемнел, подсох. Есть такое совершенно не хотелось. Похоже, я вчера погорячилась. В унитаз, что ли, смыть? А вдруг не утонет и будет болтаться, как сигарета? Выслушивай потом родительские насмешки. Лучше в форточку. Я подставила табуретку, открыла фрамугу, кинула прощальный взгляд на рыльце…

И вдруг меня озарило. Я слезла с табуретки, завернула пятачок в фольгу от чая и спрятала в дальний угол морозилки, завалив пакетами с замороженными на зиму грибами.

Каникулы промелькнули как день. Одиннадцатого января мы снова сидели за партами, пытаясь вспомнить, что проходили две недели назад.

— В голове моей опилки — не беда!.. — распевала Лидка Бубенку.

Разумеется, материал помнила одна Пятакова.

— Лялька, выручай, поднимай сразу руку, — попросил Сашка Лифшиц.

Против его харизмы Пятакова устоять не могла. Когда математичка спросила, кто помнит решение примера, она вызвалась к доске.

— Как всегда, одна Ляля. А остальные что? Лодырничали на каникулах?

— Я еще помню, — ответил Лифшиц. — Спросите меня, Зинаида Захаровна.

— Ну иди, боец, — усмехнулась она. — Доску пополам поделите.

В конце урока в двух образцово-показательных дневниках красовались пятерки. Надо сказать, один из них, Лялечкин, вообще был шедевром каллиграфического искусства — шедевром, набитым исключительно пятаками. Четверок ей не ставили в принципе. Даже по английскому, хотя надо бы. Пятакова очень гордилась своим дневничком — на переменах она часто его перелистывала, любовно, словно дневник был живой.

После математики все пошли завтракать, в кабинете остались только мы с Тунцовым: он поел дома, а я терпеть не могла столовские омлеты.

— Тут у меня талисман на хорошую успеваемость. Не закладывай, Борь, — попросила я и направилась к парте Пятаковой.

Когда, вернувшись, она взяла в руки книгу учета великих побед, воздух сотрясся от истошного визга.

— А-а-а! — верещала Лялечка.

Лифшиц с интересом обернулся посмотреть, что случилось.

Между страницами дневника лежал черный сморщенный свиной пятачок.

Вот уже третий месяц на уроках труда мы проходили кулинарию. Наша трудовичка Олимпия Петровна Погосад была не совсем обычной училкой. Она пыталась преподавать с творческим уклоном.

Возраст Олимпии Петровны приближался годам к девяноста. Эдакая махонькая сухонькая старушенция, увешанная потемневшими серебряными брошами и кулонами. Про броши она говорила: «Эту малую парюру подарила мне Крупская». Мы уже знали, что парюра — от слова «пара», комплект из двух или трех одинаковых украшений, а малая — потому что бывает и большая. В довершение всего Олимпия Петровна стриглась под мальчика и носила большие стрекозьи очки.

Три четверти века назад она жила в Петрограде и училась в Институте благородных девиц, а теперь вот учила нас. Каким ветром ее занесло в преподавательский состав средней школы № 1 поселка Лесная Дорога, остается загадкой. Многие, особенно наша классная ведьма Казетта Борисовна, в открытую посмеивались над ней, но Погосад была незлая, никогда не ставила двоек и троек, и мы, девочки, ее любили. Она платила той же монетой, превращая уроки в увлекательные путешествия по монастырской кухне, царским пирам и погребам Елены Молоховец.

Свой курс Олимпия Петровна начала с сервировки. Мы сервировали парты алюминиевыми ложками и вилками из школьного буфета, а вместо ножей таскали из дома вязальные спицы. По мере усложнения заданий, когда приборов стало не хватать, Олимпия Петровна велела вырезбть их из картона. Тарелки, чашки и бокалы мы тоже заменяли картонными кругляшками. На сервировку я извела все имевшиеся дома обувные коробки. Берешь в руки «вилку», а по черенку надпись: «сапоги мужские зимние, размер 45, полнота 8».

Подслеповатая Погосад таких мелочей не замечала. Она вообще старалась видеть только хорошее. Уроки труда были единственной точкой во времени и пространстве, где мы ощущали себя не тупицами-троечницами, а превращались во фрейлин. Спасибо Господу Богу и причудам судьбы, забросившим ее в наш подмосковный поселок.

«С левой стороны от тарелок располагают соответствующие ножам вилки — столовую, рыбную, закусочную, — диктовала Олимпия Петровна из маленького потрепанного блокнотика. — Расстояние между приборами должно составлять немного меньше одного сантиметра, равно как и расстояние между тарелкой и приборами. Концы ручек приборов, так же как и тарелки, должны отстоять от края стола на два сантиметра».