Мой год с Сэлинджером - Джоанна Рэйкофф

издал свой фирменный тяжелый вздох. «Быть Хью — значит разочаровываться в жизни каждую минуту», — подумала я. — Чего он хотел?

— Поговорить с начальницей — я пожала плечами. — Я предложила позвонить ей домой, чтобы она перезвонила ему сегодня, но он ответил, что подождет до понедельника.

Хью задумчиво поморщился:

— Хм… а позвони-ка ты ей все равно. Думаю, она захочет знать, что Джерри звонил.

— Хорошо.

Я пролистала карточки на столе в поисках нужного номера.

Начальницы дома не оказалось, и автоответчика у нее не было. Она ими не пользовалась. Как и компьютерами, голосовой почтой и прочими современными изобретениями, о которых в агентстве слыхом не слыхивали. Любой, кто звонил в рабочие часы, попадал на секретаршу Пэм. В нерабочие часы телефон просто продолжал звонить, как сейчас в квартире моей начальницы, расположенной в двадцати кварталах к северу от офиса. Я звонила ей каждый час до конца дня, но так и не дозвонилась. Значит, узнает в понедельник.

Я работала в агентстве уже несколько месяцев, а начальница так ни разу и не попросила меня прочесть рукопись. Поэтому мои обязанности действительно скорее напоминали секретарские, как верно заметил папа, но близость к великим литературным произведениям делала их чуть более сносными. Когда меня спрашивали, чем я занимаюсь на работе, я часто лгала. На вечеринках я говорила, что «очень много читаю» и у меня «всегда с собой рукопись». Мол, читаю одну за другой.

В агентстве работала еще одна ассистентка, Оливия, вот та действительно очень много читала, и, жалуясь на перегруженность рукописями, я цитировала ее слова. Красавица, словно сошедшая с полотен прерафаэлитов — призрачно-бледная кожа, пепельные кудри, нездоровая худоба, — Оливия была ужасной ассистенткой и вечно теряла контракты и посылки, подшивала письма не туда и не подходила к телефону, когда тот звонил. У нее был красивый бойфренд-итальянец, с которым они постоянно ругались — я часто проходила мимо ее стола и слышала, как она орет на него и с треском бросает трубку. Иногда итальянец заходил за Оливией в офис и обнимал ее несколько чересчур страстно, на мой взгляд. Хью не мог имени ее произнести, не закатив глаза. Я же мечтала познакомиться с ней поближе или перенять хотя бы частичку ее медлительной грации.

В понедельник бульканье кофеварки сообщило мне о приходе Оливии. Я припасла вопрос для Хью насчет розовых карточек и решила воспользоваться этим предлогом и заговорить с ней.

— О, я всегда заполняю их с ошибками, — беззаботно ответила Оливия, держа чашку черного кофе обеими руками и садясь на стол.

Меня потрясла такая дерзость: я знала, что моя начальница пришла бы в ужас при виде столь фамильярного обращения с офисной мебелью. Сегодня на Оливии были черная шифоновая блузка в крупный белый горох и узкая черная юбка; впрочем, бедра у нее были такие узкие, что юбка на ней висела, а весила девушка так мало, что ноги в красных балетках ступали по ковролину совершенно бесшумно.

— Может, ты зря тревожишься? Никто же не заметит. — Оливия широко зевнула. — Хочешь кофе? Я буду еще.

Я проводила девушку к кофеварке, и она объяснила, что вообще-то она художница и попала в агентство по чистой случайности, как, впрочем, и я сама.

— Мне эта работа совсем не интересна, — сказала Оливия, пожав плечами. — Надо бы уволиться.

— Но ведь читать так здорово, — возразила я, семеня за ней обратно к ее столу.

Оливия снова взгромоздилась на него.

— Хотя бы некоторые рукописи наверняка же интересные? Вот моя начальница совсем не просит меня читать.

— Не-а, — ответила Оливия, закатив свои голубые глаза. — Большинство рукописей хуже некуда. Это становится ясно уже после нескольких страниц.

В тот самый момент, как я и боялась, вошла моя начальница с сигаретой. Время от времени она удивляла меня, да и всех в офисе, заходя через дверь черного хода, ведущую непосредственно в наше маленькое крыло.

— Оливия, ты что это устроила? Немедленно слезай!

Начальница взглянула на меня и вскинула брови, словно говоря: предупреждала же тебя, не братайся с этой никчемной девчонкой.

Оливия служила ассистенткой у двух агентов — Макса и Люси. Мы воспринимали их как единое целое и даже придумали им общее имя — Максилюси; они вечно вместе сидели в кабинете то у Макса, то у Люси, громогласно смеялись над своими шутками и давали друг другу прикурить. Люси занималась правами на экранизацию произведений всех клиентов агентства и представляла детских писателей и нескольких успешных романистов, пользовавшихся любовью критиков. Она начинала карьеру в этом агентстве, работала, как и я, ассистенткой, и, хотя ей было максимум сорок лет, она была чистейшим воплощением свойственного агентству обаяния старины: курила сигареты через мундштук из слоновой кости, картинно зажав его двумя пальчиками, одевалась исключительно в черные креповые платья-футляры, элегантно сидевшие на ее фигуре, и на любой случай у нее имелся подходящий каламбур, как у Дороти Паркер, который она произносила своим низким, как у Лорен Бэкалл, голосом. Макса же позвали в агентство всего несколько лет назад с целью «омолодить» его, и это ни для кого не являлось секретом. Он был звездой, одним из лучших агентов современности, и представлял в том числе моих любимых авторов — Мэри Гэйт скилл, Келли Дуайер, Мелани Тернстром, — а также тех, кого я давно хотела прочитать, например, Джима Кэрролла и Ричарда Бауша. Писатели Макса публиковались в журналах, которые я читала, — «Гранта», «Харперс базар», «Атлантик», — и устраивали чтения в «Кей-Джи-Би»[23] или «Лимбо». Вся жизнь Макса состояла из книжных тусовок. Каждую неделю от него приходил десяток меморандумов о новых сделках, а когда он заглядывал в наше крыло поговорить с моей начальницей, дело обычно касалось завидной «проблемы»: трое редакторов бились за одну и ту же книгу, а автор чуть умом не тронулся, пытаясь решить, какое издательство предпочесть.

Макс и Люси были невероятно шикарными, и мне нравилось просто находиться с ними рядом и слушать, как они болтают, зажав в пальцах сигареты. Макс был невысоким, с небольшой лысиной, окруженной кольцом курчавых волос, а Люси — коренастой, с тусклой от никотина кожей. Но их интеллект, остроумие, пыл, с которым они брались за дело, занимались своими книгами и авторами, делали их привлекательнее и интереснее кинозвезд. А еще они были добры и относились к нам с Оливией не как к мебели, в отличие от других агентов: Люси спрашивала, где я купила свои платья, а Макс интересовался, что я читаю. И вот, когда мы сидели с Оливией и пили кофе, меня осенило: