Здесь и сейчас - Энн Брашерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итан слегка поворачивает ключ зажигания, и внутренность машины освещается.
— Ну что, готова?
— Лучше ты прочитай мне вслух.
В конверте, кроме ключа и письма, лежит еще пластиковая карта, завернутая в маленький кусочек бумаги с адресом.
Камера хранения
200, 139-я Восточная улица,
Бронкс, Нью-Йорк, 10451
Ага, это ключ от ящика.
Я разворачиваю письмо и щурюсь, пытаясь разобрать его почерк. Знакомый почерк. И знакомая подпись внизу. Несмотря на ужасное зрение, я это вижу, и меня снова охватывает волнение. Я закрываю глаза.
— Ладно. На, читай.
Моя дорогая Пренна,
если ты читаешь это письмо, то страхи мои оправдались. За мной уже некоторое время следят, и я знаю, что жизнь моя в опасности. Если бы можно было обойтись, я бы не стал вовлекать тебя в это дело. Боюсь даже думать о том, что подвергаю тебя опасности. Но, повторяю, если ты читаешь это письмо, значит мне нужна твоя помощь.
Я твой отец, а ты моя дочь. Возможно, ты это уже знаешь.
Я ужасно изменился. Постарел почти на двадцать четыре года за то время, как вы и другие, кто сделал переход во времени, постарели всего на четыре. Перед тем как попасть сюда, мне пришлось пребывать в суровых условиях иного мира гораздо дольше.
Я знаю, тебе сказали, что я отказался от иммиграции сюда, но это не так. Я никогда по своей воле не позволил бы тебе и твоей маме отправиться без меня. Я был не согласен с одним из руководителей относительно цели нашего предприятия. Я знаю заповеди не хуже любого другого, знаю об опасности серьезных перемен, но некоторое вмешательство в ход событий, даже если это лишь одно, но очень важное изменение, нужно обязательно совершить. Ведь мы знаем, чем все закончится. Не я один так считал, но, полагаю, я был самый упертый. Поэтому оставили только меня одного. Другие руководители, включая и твою маму, совершили переход, но были лишены всякой власти, всякого права голоса относительно деятельности общины.
Должно быть, ты, читая письмо, задаешь себе вопрос, почему я жил той жизнью, которой я жил, и я не знаю, смогу ли доходчиво все объяснить. Я жил на улице и в парке не потому, что у меня не было денег или крыши над головой, но потому, что моя тележка, спальный мешок и павлиньи перья были чем-то вроде прикрытия. До недавнего времени я мог жить так, не привлекая к себе особого внимания. Я мог находиться поблизости к тебе и твоей маме, наблюдать за вами, не боясь, что меня узнают и мной серьезно заинтересуются. И у меня были развязаны руки, чтобы сосредоточиться на своей цели: найти критическое событие, которое должно изменить ход истории, и вмешаться.
Думаю, причина не только в этом. Первые два года я жил в квартире в двух кварталах от вашего дома. Зимой в ней было тепло, а летом прохладно, она была напичкана всякими умными приспособлениями, в ней был и телевизор с огромным количеством каналов. Но очень скоро я почувствовал к ней отвращение. Я слишком долго существовал в суровых условиях, чтобы снова стать обычным, цивилизованным человеком. Я понимал: если расслаблюсь, то превращусь в такого же самодовольного, самовлюбленного и безнравственного человека, как и все те, кто проделал этот переход. Ночевки под открытым небом не дают мне забыть, откуда я прибыл и зачем.
Изменяя ход событий, мы открываем новое будущее, но теряем свое особое знание и силу, которую оно дает. Вожди вашей иммиграции не желают от этого отказываться. Они воспользовались искусственной лазейкой, чтобы спрятаться здесь, удобно устроиться и жить как можно дольше. Но они потеряют все это, если не примут меры, если оставят в этом мире все как есть. Проповедуя осторожность, они призывают к пассивности. Но ведь это просто трусость, если называть вещи своими именами. Их знание, то есть наше знание, несет в себе опасность, которой человечество не заслужило. Так давайте ж используем его для общего блага.
Твой любящий отец,
Джонатан Сантандер (Паппи).
Итан хочет отправиться прямо в Бронкс, в камеру хранения, чтобы немедленно заняться делом, но мне сначала надо заскочить домой.
— Всего на несколько минут, — говорю я. — Принять душ и переодеться. Нельзя же ходить в таком виде. И еще, перед тем как исчезнуть, мне надо поговорить с мамой. Она будет беспокоиться.
— Не нравится это мне.
— Я не задержусь, меня просто не успеют найти. Ну правда. Будем надеяться, что они рыщут на теннисных кортах в Спринг-Вэлли.
Самое главное — мама. Я очень хочу рассказать ей о том, что случилось с Паппи, и вообще о том, что мне удалось раскопать. Она должна все знать. И еще таблетки. Надо ей рассказать и про них.
Наконец Итан соглашается подождать меня в машине за углом. Я обещаю вернуться минут через десять или даже меньше. Он обнимает меня. Губы его быстро касаются моего уха.
— До встречи. Я быстро.
— Хорошо.
— Все будет нормально. — Это я уже говорю себе. Господи, как нелегко с ним расставаться!
Подхожу к дому и вижу, что окна в нем не горят. Боюсь, мамы нет. Но она, слава богу, дома. Лица ее в полумраке не разглядеть, но, как только я открываю дверь, мама сразу бросается ко мне, значит очень беспокоилась.
— Пренна! — Она чуть не взвизгивает. Даже в темноте замечает пятна на моей одежде. — Где ты была? Что это с тобой? На кого ты похожа!
Я тоже бросаюсь ей навстречу, хотя на меня это не похоже. И мама принимает мои объятия. Обнимает крепко-крепко. Наверняка плакала.
— Мама, он все это время был здесь, — бормочу я, всхлипывая. — Паппи был здесь, понимаешь? Он прибыл позже, поэтому был очень старый, но попал в то же самое место. А сегодня вечером его убили. Я была там. Он умер у меня на руках.
Ох, как не хочется видеть, как она страдает, не хочется заставлять ее проходить через тот ужас, который пришлось испытать мне: Паппи живой — и вот он уже мертв.
Мама все еще обнимает меня, но тело ее словно окаменело. Она тоже плачет.
— Что ты такое говоришь? Этого быть не может.
— Погоди, мне нужно много тебе рассказать, — торопливо продолжаю я.
Помню, что надо быть крайне осторожной, помню и понимаю, но сейчас это уходит куда-то на задний план, не могу заставить себя осторожничать.
— Мы понятия не имеем о том, что происходит, понимаешь? Эти таблетки нас нисколько не защищают. Наоборот, от них мы только слепнем. Таблетки, которые ты…
— Это неправда! — отчаянно кричит мама. — Кто вбил тебе в голову эту чушь? Человек, который сказал, что он Паппи? Паппи никогда здесь не было. Оттуда никто не прибыл, кроме нас! — Она отпускает объятия, делает шаг назад. — Прошу тебя, не говори так. Прошу, не говори больше ни слова!
— Но я должна тебе все рассказать. У меня мало времени. Мне срочно надо помыться, почиститься и бежать. И много, очень много рассказать тебе. — Мамины слова — лихорадочный бред, но мои не лучше. — Меня не будет несколько дней, и связаться со мной нельзя будет, но не волнуйся, я вернусь. Паппи говорит, это критический…
