Антанта и русская революция. 1917-1918 - Роберт Уорт

Тогда как коалиционные правительства подозревали, что идея Стокгольма была продиктована германским заговором, вражеский Генеральный штаб с тревогой предполагал, что его правительство попало в ловушку союзников, когда те выдали паспорта германским социалистам.

Депутаты Петроградского Совета дали понять Исполнительному комитету лейбористской партии, что проведение конференции в Стокгольме не будет отменено даже в том случае, если британские социалисты откажутся приехать.

Комитет, где во время дискуссии председательствовал Хендерсон, высказался за созыв специального партийного совещания для решения вопроса и за рекомендацию собранию принять приглашение Петросовета, понимая, что любая принятая им резолюция не будет обязательной для его участников. На том же совещании была избрана делегация, которая должна была отправиться в Париж по приглашению Французской социалистической партии. В делегацию вошли Хендерсон, Джордж Уордл (член парламента от лейбористской партии) и непопулярный Мак-Дональд – последний был избран представлять точку зрения меньшинства и с целью уравновешивания консерватизма Уордла. О поездке делегации уведомили Ллойд Джорджа, находившегося в тот момент на конференции в Париже, а узнавшие о ней косвенно члены военного кабинета пришли в большое волнение. Стремясь избегнуть участия правительства в стокгольмской истории, – не говоря уже о скандальных слухах, в которых общество связывало кабинет министров со зловеще известным своим непатриотическим поведением Мак-Дональдом, – вечером 26 июня они пригласили Хендерсона на свое совещание. Ему оказали далеко не теплый прием, но, несмотря на явное неодобрение членами военного комитета, Хендерсон твердо держался своих намерений и даже заявил, что готов уйти в отставку, но не изменить их. В отсутствие премьер-министра кабинет не мог решиться ни принять его заявление, ни запретить поездку. На следующий день трое лейбористов и четыре депутата Петроградского Совета отправились в Париж. Одновременно Ллойд Джордж уехал оттуда в Лондон, оставив в Париже наблюдать за Хендерсоном и его поведением одного из секретарей военного кабинета. После нескольких продолжительных дискуссий с лидерами французских социалистов единственным осязаемым достижением стало принятие нескольких общих резолюций по процедуре, которой должны были следовать на предстоящей конференции. Хендерсон изо всех сил старался убедить французов и русских, что решения конференции не должны быть обязательными, что было воспринято депутатами Петросовета как пересмотр его прежней позиции. Окончательное решение, как и дата открытия конференции, снова было отложено, на этот раз до 9 сентября. Одна из причин дальнейшей задержки заключалась в надежде убедить Американскую федерацию труда прислать своих представителей, но консервативных лидеров федерации так и не удалось поколебать. Они последовательно отвергали все приглашения, как туманно пояснил председатель Федерации труда С. Гомперс, из опасений Исполнительного комитета, что «подобная конференция создаст препятствия на пути демократизации институтов мира и подвергнет опасности благоприятные возможности достижения свободы и независимости всех людей». В менее напыщенном стиле ранее Гомперс назвал идею Стокгольма составной частью «коварной прокайзеровской пропаганды». Депутаты Петроградского Совета приехали в Рим для встречи с лидерами итальянских социалистов, тогда как Хендерсон и его группа вернулись в Лондон, где их недружелюбно встретили пресса, раздраженный премьер-министр и враждебно настроенный военный кабинет. Чувствуя неустойчивость своего положения как члена правительства, Хендерсон имел беседу с Ллойд Джорджем. Премьер-министр пригласил его на совещание кабинета министров, которое должно было состояться в тот же день и где предполагалось обсудить этот вопрос более подробно. Он прибыл в точно назначенное время, но, к большому удивлению, его заставили ждать. После того как он в течение часа оставался на «коврике у входа», как всегда красочно описывается этот знаменитый эпизод, поговорить с ним был направлен один из его коллег. К этому времени Хендерсон, по мягкому выражению Ллойд Джорджа, находился в «состоянии крайнего раздражения». Наконец его пригласили на совещание, где он заявил о своем решительном протесте против столь невиданного обращения. Ему было объяснено, что задержка была вызвана исключительно желанием пощадить его самолюбие во время обсуждения министрами его поведения. Хендерсон воинственно защищал свою позицию и потребовал своей отставки. Предложение, которое показалось весьма соблазнительным перепуганному кабинету, уже начавшему соотносить Стокгольм с прогерманскими махинациями, по крайней мере, на данный момент было оставлено без какого-либо определенного решения.

Вечером Хендерсону пришлось оправдываться перед раздраженной палатой общин. Казалось, членов палаты больше беспокоила неуместность общения члена кабинета министров с Мак-Дональдом, чем вопрос о Стокгольме. Высказать позицию правительства попросили самого Ллойд Джорджа, тем самым вынудив его защищать Хендерсона, одновременное представительство которого в кабинете министров и в лейбористской партии вызывало вопрос о правомерности такого явления. Тем не менее премьер дал понять, что правительство последовательно выступает против Стокгольма и не позволит конференции какой-либо партии определять и диктовать условия мира. «Я никогда не забуду сенсации, которую эта речь произвела в России», – заметил один из британских корреспондентов.

Казалось, вопрос был исчерпан. На совещаниях кабинета министров о нем не упоминали до тех пор, пока 8 июля его не поднял Хендерсон. Спор больше велся относительно выдачи паспортов, чем о достоинствах или недостатках возможной конференции в Стокгольме. Уже не сомневаясь в позиции правительства, Хендерсон предложил отложить открытое заявление о своих возражениях до того, как 10 августа состоится специальная партийная конференция лейбористов. Если предложение участвовать в Стокгольме будет забаллотировано, и, казалось, он этого ожидал, правительство сможет промолчать и таким образом избежать возмущения лейбористов. Предложение было принято, и министры – совершенно ошибочно, как показало дальнейшее развитие событий, – получили отчетливое впечатление, что Хендерсон стал склоняться на антистокгольмскую позицию.

Тем временем Набоков, русский поверенный в делах в Лондоне, все более тревожился относительно разговоров, ходивших в лейбористских партийных кругах, что правительство России не только благоволит к Стокгольму, но и рассматривает вопрос заключения сепаратного мира, если союзные страны откажут в выдаче паспортов социалистам. 3 августа он телеграфировал Терещенко, информируя его об антистокгольмских настроениях в парламенте и в прессе и испрашивая разрешения известить британского министра иностранных дел, что Временное правительство рассматривает конференцию как исключительно партийное мероприятие, которое не может оказать никакого влияния на отношения России с союзниками. 9 августа пришел ответ, уполномочивший Набокова заявить, что, «хотя российское правительство не считает возможным воспрепятствовать русским делегатам принять участие в Стокгольмской конференции, оно рассматривает конференцию как партийное дело, и ее решения не могут наложить запрета на свободу действий правительства». Набоков поспешил полностью процитировать содержание телеграммы британскому министерству иностранных дел. Это было первое официальное заявление, касающееся позиции Временного правительства, и кабинет, до этого склонный верить утверждениям Хендерсона, что и Петроградской Совет, и правительство выступают за конференцию, еще более решительно настроился не только против Стокгольма, но и против Хендерсона.