Святой сатана - Анатолий Олегович Леонов

Страховитый монах был бос, имел косую сажень в плечах и свирепое лицо висельника с большой дороги. Но вовсе не это поразило Маврикия больше всего, а то, что забит он был в воровскую колодку и прикован цепью толщиной в палец к тяжеленной дубовой лавке, которую непринужденно держал на плече.

– Говорю, грех не похмелить собрата! – повторил он, сурово глядя в глаза открывшему рот от изумления Маврикию.

– Илейка, опять ты здесь? – подал голос из-за стойки бдительный целовальник, – в долг больше не получишь, так и знай!

– Не с тобой, мироед, говорю! – дерзко огрызнулся тот, легко перекинув скамью с левого на правое плечо.

– Гони его в шею, брат, – обратился целовальник к растерянному послушнику, – это Илейка, дьякон из Сретенской церкви. Известный пропойца. Отец Виктор его, как пса, на цепь посадит, а он проспится и опять сюда прется!

– Это все потому, что слабы душой человецы! Я же как муж сочувственный и сострадательный не могу отказать понуждающим меня к сопитию зелья бесовского, за что и несу свой крест безутешный!

– Как же так, – развел руками Маврикий, – вспомни брат, что говорит Иоанн Златоуст: «Не будь искушения, не было бы и венца; не будь подвигов, не было бы и наград; не будь борьбы, не было бы и почестей; не будь скорби, не было бы и утешения; не будь зимы, не было бы и лета».

Дьякон пылко тряхнул гривой нечесаных волос.

– Знаешь Златоуста? Тогда отвечу тебе другим его изречением: «Милосердие и сострадание – вот чем мы можем уподобиться Богу, а когда мы не имеем этого, то не имеем ничего».

Маврикий молча подвинул начитанному дьякону свою чарку. Илейка жадно схватил ее свободной ручищей и, не отрываясь, выпил одним залпом, после чего, грохнув об пол скамью, уселся на нее, благодушно рыгая и осеняя рот крестным знамением. Лицо его вмиг порозовело. Морщины разгладились, глаза подобрели до умильности и нежной осоловелости.

– Чего ищешь, брат? Не твое это место!

Маврикий осторожно огляделся.

– Скажи, не видел ли ты хромого плотника Яшку? Говорят, здесь он частый гость?

– Отчего же не видел, – ухмыльнулся быстро захмелевший Илейка, – я и сейчас его вижу. Вон он, у третьей кади от двери охмуряет какую-то деревенщину.

Маврикий бросил вороватый взгляд в указанную дьяконом сторону и сразу увидел невысокого плешивого толстяка в окружении трех казавшихся изрядно оробевшими крестьян, подобострастно взиравших на болтавшего без умолку хромого плотника.

– Послушай, брат, – заорал Илейка с пьяной откровенностью, – я тебя полюбил, и скажу честно, Яшка – дрянь человечишка. Одним словом – сволочь! Не водись с ним!

Дьякон схватил Маврикия за руку, притянул к себе и, обдав волной сурового перегара, спросил:

– Скажи, брат, а бывал ли ты в Москве?

– Нет, – растерялся послушник, брезгливо отстраняясь на безопасное расстояние.

– А я был! Служил пономарем в Николе Мокром[47].

Илейка всхлипнул от жалости к себе и ударился в воспоминания.

– Вот времечко, не чета нынешнему! Был на Красной площади кабак для духовных особ. Под Царь-пушкой стоял. Назывался «Неугасимая свеча». Собирались в нем наши соборяне после вечерень, выпивали «горькую», пели «Пасху красную». Чистое благолепие!

Разомлевший Илейка закрыл глаза и, заливаясь слезами истовой веры, забасил громогласно к всеобщему смущению и неудовольствию: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его! Пасха священная нам днесь показася…»

Неведомо, сколь долго дьякон собирался петь Стихиры, которых, как известно, бессчетное количество, но, к счастью для Маврикия, Илейку окликнули те, кому он по доброте душевной никогда не мог отказать ослушанием. Сорвавшись с места, гремя по дороге железными цепями и дубовой лавкой, мягкосердечный дьякон, не прощаясь с полюбившимся ему послушником, стремительно удалился на зов собственной скорби, чем, впрочем, ничуть не огорчил уставшего от него Маврикия.

Оставшись один, Маврикий постарался приблизиться и послушать, о чем так самозабвенно разглагольствовал перед мужиками найденный им свидетель преступления. Оказалось, крестьяне договаривались с Яшкой о постройке нового дома, а тот в свою очередь пугал наивных крестьян байками о колдовской плотницкой силе, которую гневить – гиблое дело!

– Неужто все так? – сокрушенно охал один из крестьян, подливая Яшке хлебного вина из глиняного жбана.

– А то, – ухмылялся довольный плотник, – мой отец, кристальной честности человек, рассказывал, что, когда ему не поставили угощения, он стерпел обиду и ушел молча, а когда крестьянин с семьей пошел посмотреть дом, построенный отцом, то увидел, как навстречу ему выскочила маленькая мышка, а за ней следующая, ростом побольше. А там еще больше. Последние мыши были ростом с кошку. Понял мужик, в чем дело, и послал сына за моим отцом. Когда отец вернулся, то встретили его хлебом-солью, усадили за стол в новом доме. Откушал отец, а когда выскочила маленькая мышка, то сказал ей: «Скажи в стаде, чтобы тотчас убирались вон!» И с тех пор мышей в доме не стало!

– Ишь ты! – воскликнул пораженный крестьянин. – Ну мы-то, Яков Лукич, понимаем! Мы со всем уважением…

В этот момент к плотнику подошел кабацкий целовальник и что-то тихо прошептал на ухо, указав глазами на Маврикия. Яшка побледнел как полотно, отодвинул от себя непочатую стопку и, послав обомлевших слушателей к черту, стремительно направился к выходу. Замешкавшийся было послушник поспешил следом, на ходу рассуждая, что будет, когда он его догонит?

Несмотря на хромоту, передвигался Яшка довольно быстро. Маврикий едва успевал поворачивать за ним в узких переулках Песьей слободы. Однако где-то между Борисоглебской церковью и новыми кузницами след Яшки затерялся. Задохнувшийся от бега послушник не успел даже по-настоящему расстроиться от утраты, как был сметен с ног, схвачен за грудки и прижат к забору.

– Ты зачем за мной следишь, убогий?

Несмотря на грозный вид, голос хромого плотника дрожал от страха.

– Лучше не ходи за мной! А начальнику передай, что Яшка свое слово держит. Понял?

– Не понял, – ответил озадаченный Маврикий, – какому начальнику?

– Так ты не от него?

– От кого?

Вместо ответа Яшка развернулся всем телом и наотмашь кулаком приложился Маврикию в область переносицы. Искры посыпались из глаз несчастного послушника, и свет мгновенно померк, будто его погасили.

Глава пятнадцатая

В каждый пятый день седмицы заходил отец Феона проведать старца Иова. Делал он это неукоснительно с тех пор, как помог ему старик в деле с псалтырью. Странным образом, удивлявшим монастырских насельников, возникло между этими очень непохожими друг на друга иноками душевное расположение, быстро переросшее во взаимную приязнь и благоволение. Отец Феона восхищался мощью неподражаемого ума старца и глубиной его чистой, незамутненной мудрости, которая сквозила в каждом слове или действии. В свою очередь, можно только гадать, что привлекало в Феоне неуживчивого, сложного в общении старца, но, очевидно, их частое общение доставляло Иову удовольствие, которое он скорее по привычке скрывал за внешней суровостью и откровенной грубостью.

В монастыре поговаривали, будто бы на Пути духовного служения блаженный выбрал отца Феону своим преемником. Возможно, так оно и было, но досужие рассуждения со стороны всегда обречены на суетность и легкомыслие. Старец не раз повторял, что в Обитель Творца не вводят за руку. Это и не нужно, и невозможно. По его мнению, Духовный Путь – прежде всего перерождение, и только потом преодоление. Человек ищет Бога сам, знающие могут только показать правильную дорогу. Отступление от правила искажает Единство и мешает