Случай в Москве - Юлия Юрьевна Яковлева

– Та-эк-с. Разъяснили. К вашим услугам. А теперь прошу извинить. Служба!

И тоже топоча, вышел.

Господин Козодавлев обмяк на спинке кресла. С непривычки к военному лаю в ушах гудело. Он увидел, что до сих пор так крепко держится за подлокотники, что костяшки побелели. Разжал пальцы, процедил:

– Ошибаетесь. Это не разъяснено.

Ельцов болтал – кажется, пересказывал полученное из дома письмо. Мурин ехал рядом и поглядывал на его профиль с тихим изумлением, точно видел своего товарища впервые. «Мог ли он?» Лицо Ельцова дышало простодушием, открытостью. «Может, у подлецов всегда такие лица?»

Переулок впереди впадал в улицу пошире.

– Ты чего? – спросил Ельцов.

– Я?

– Смурной какой-то. Са ва?

Треск и грохот заставили обоих умолкнуть. А внезапная преграда – натянуть поводья. По улице тянулись телеги и подводы. Двигались они к заставе. Одна за одной, одна за одной. Трещали колеса, вздымая пепел и пыль. Каждая телега была накрыта рогожей. Возницы в зипунах сидели, угрюмо глядя перед собой. По обе стороны обоза скакали гвардейские казаки с пиками. Морды у всех кирпичом. Как бы загодя предупреждали: не лезь.

– Уж не казну ли везут, – с веселым любопытством предположил Ельцов.

Мурин молчал. Азамат под ним напрягся, и тревога коня передалась всаднику. С ними поравнялся старшина с нагайкой в руке, осадил своего горбоносого, лопоухого, страшно смышленого на вид, словом, типично казацкого жеребца. Оборотил к ним хмурое запыленное лицо:

– Придется обождать, господа. Не велено останавливаться.

– Что везем? – поинтересовался Ельцов.

Старшина посмотрел ему в лоб. «Вы идиот?» – сказал этот взгляд.

– Ельцов, ладно тебе… – попробовал Мурин, ибо сопоставил эти телеги с той, которую на его глазах давеча остановил казачий патруль, и от догадки, которая пришла ему на ум, похолодело сердце. Тревога коня сразу обрела смысл.

– Не будь таким букой, Мурин. Мне нужно что-то, о чем я могу написать в письме Лили, – по-французски пояснил Ельцов. И по-русски казаку: – Вам жалко сказать?

Мурин смотрел старшине в глаза, как бы прося прощения. Но тот избегал его взгляда. Разжал сухие губы:

– Отчего ж. Не жалко.

Он тронул коня, поравнялся с телегой, склонился из седла и приподнял за угол рогожу:

– Любуйтесь.

Ельцов на миг растерялся, конь его попятился.

Ноги мертвеца торчали ступнями вверх. Они казались твердыми, как палки. Руки, ноги, ребра, еще руки, еще ноги. Лица. Телега была заполнена мертвыми телами. Следом уже ехала другая. И следующая. И еще одна. Обоз тянулся покуда хватало глаз. Казак бросил обратно край рогожи и, не сказав ни слова, даже не глянув на двух гусар, дал поводья и поскакал вдоль обоза вперед.

«А мы даже не обратили внимания на запах, – потрясенно подумал Мурин. – Потому что вся Москва пахнет так». Мертвые, мертвые. Люди, лошади. Голова его кружилась. Мертвые в развалинах, во дворах, в подвалах, во рвах. Город, в котором мертвых сейчас больше, чем живых. Город мертвых. Что такое смерть мадам Бопра в этом множестве смертей? Что он желает доказать?

Мурин едва успел повернуться, его стошнило.

…Ответ был очевиден: песчинка, капля, слеза. «Неужели я – просто “чувствительный”?»

Мурин платком вытирал рот. Мокрый от пота шарф лип к шее. Мурин просунул под него пальцы, ослабил. Отпил воды из фляги, прополоскал, сплюнул. Снова вытер рот. Ельцов деликатно смотрел в сторону. Дал прийти в себя.

– Глупо вышло, – пробормотал он, когда снова устремил взгляд на Мурина. – Какая жуть.

В письме Лили такое нельзя было упомянуть и намеком. Ни Лили, никому больше, кроме тех, кто сам такое пережил. На лице Ельцова Мурин видел печальное осознание одиночества, нет, их братства, потому что во тьме, которая их поглотила, им только и оставалось, что хвататься друг за друга. «…Не мог. И Сиверский – не мог», – теперь был уверен Мурин.

– Послушай, Ельцов, – решился он, – поезжай один.

– Ты здоров? – встревожился тот. Глаза у него были такие круглые, такие голубые. Как у котенка.

Мурин почувствовал к нему нежность. Теперь ему было совестно, что он подозревал Ельцова в дурном.

– Как бык. Я тебя догоню. А нет, так прикрой меня.

– Мурин, ты куда? Тверская в другую сторону!

Но Мурин уже пустил Азамата в галоп.

Глава 13

И снова Кузнецкий Мост поразил Мурина. Обгорелый остов лавки Шольца недолго зиял пустотой и скалился обломками в осеннее небо. Теперь там кипела работа. Мужики расчищали завал, передавали кирпичи и обломки досок, катали туда-сюда тачки. Разбитый пол уже сняли, зиял подвал, в котором когда-то нашла убежище Луиза Бопра. А то место, где совсем недавно была ее могила и ров с мертвыми, теперь было совершенно разровнено, посыпано песком, и дюжий работник споро утаптывал его тяжелыми деревянными колотушками, по одной в каждой руке. Пом-пом, пом-пом. Они мягко постукивали по песку. Руки двигались размеренно и ровно, как у ярмарочной игрушки. «Все проходит», – говорил весь его вид, да так убедительно, что Мурин не посмел возразить: будто возражать вечности. Только покачал головой.

– Сударь, вам кого?

Голос был женский, мелодичный, французский, и на какой-то безумный миг Мурин подумал, что обернется и увидит мадам Бопра. Его пронзил ужас. Он обернулся. Лицо светилось из створок шляпки, как жемчужина из раковины. Немолода, но до чего авантажна. Так только француженки умеют, восхищенно подумал он, сам не замечая, что уже улыбается ей в ответ.

– Возможно, вас.

Дама игриво засмеялась. Погрозила пальчиком в замшевой перчатке.

– Возможно, дюжину рубашек. Шинель. Или тонкое белье, – мягко, но отрубая все мужские надежды, поправила его она. – Мадам Дюкло… Я хотела сказать – Дюклофф, – подмигнула с улыбкой, шутливо закатила глаза. – Ах, я должна привыкать. Дюклофф. Модное платье. К вашим услугам. Впрочем, должна признаться честно, к услугам мы будем готовы самое скорое через две недели. Но если вы соблаговолите пройти со мной, это в двух шагах отсюда, мы снимем с вас хотя бы мерки.

И она ласково продела свою руку под его:

– Идемте?

Мурин покосился на замшевые пальчики, которые легли в сгиб его локтя. У нежных ручек мадам Дюкловой была железная коммерческая хватка.

– Я думал, это была лавка Шольца, – заметил Мурин.

– Он мне ее продал, – просто ответила мадам Дюклофф.

– Когда? – удивился Мурин.

– Вчера.

«Вчера. Ясно. Значит, Шольц решил дать деру».

– Бедняга, – ласково продолжала дама. – Искалечена нога, и от лавки осталась горсть углей, все товары погибли. Он так пришиблен своими потерями. Я это поняла уже тогда, когда меня попросили приехать и удостоверить его личность: вообразите, его угораздило даже угодить в тюрьму!

– Он так вам объяснил свое желание поскорее избавиться от собственности? Потерями?

– Мне не требуется ничего объяснять, я сама вижу, в чем причина. Несчастный нрав, скажу вам. Во всем видеть дурную сторону. У меня вот – совершенно другой. Я склонна первым видеть хорошее. А вы?

– Признаться, я несколько затрудняюсь увидеть хорошее в том, что дом сгорел.

– В самом деле?

Она отпрянула от Мурина с веселым интересом, точно открыла неизвестный науке вид.

– А вы присмотритесь.

Мурин посмотрел. Мужики работали. Подвал зиял. «Пом-пом», – доносилось приглушенно. А там, под этим песком, лежали мертвые. Мурин не видел ничего хорошего.

– Bien. По вашему лицу я вижу, вам нужна подсказка. Охотно ее дам. Осталось не так уж мало. Ну же?

– Подвал?

Она засмеялась.

– Бойкое место. Кузнецкий Мост! Самая модная улица Москвы. Красота притягивает красоту, а деньги притягивают деньги.

«Деньги тоже притягивают красоту», – с внезапной злостью подумал Мурин. Дама болтала не умолкая:

– Скажу без утайки: мне сказочно повезло. Но и я была смела, и моя смелость вознаграждена – я подоспела первой, когда несчастный Шольц решил сбыть свою собственность. Как опрометчиво с его стороны. Ах, от всех бед у бедняги, должно быть, помутился рассудок.

«Помутился, как же». Паническое бегство Шольца уличало его вину. Мурин быстро прикинул, какими путями