Пленник моря. Встречи с Айвазовским - Николай Кузьмин

К выдающимся картинам относится, кроме названных выше, «От штиля к буре». Прекрасно выполненное здесь тихое море, чуть трепещущее легкой, еле заметной на поверхности зыбью, постепенное нарастанье вдруг набежавших морских волн и переход в неудержимо-грозную бурю. Замечательно, что этот переход сделан художником на половине картины, хотя и громадных размеров – целой стены в одной из комнат галереи. Раньше она называлась «От штиля до урагана». И. К. об этом упоминает под снимком, сделанным с картины.

Картина «Аю-Даг» (также больших размеров) изображает прелестную панораму южного берега, которая открывается, когда вы плывете на пароходе из Ялты в Гурзуф. Лунное освещение, нежное и мягкое, с ярким отблеском в правой стороне моря, – верх совершенства.

Одна из любопытных картин Айвазовского – «Феодосия защищается от врагов» – подарена им городскому концертному залу. Картина эта в несколько аршин длины, занимает почти всю стену. Женщина, изображающая Феодосию, стоит на обрывистом утесе, на самом краю моря, освещенного яркими лучами солнца. Картина написана по случаю открытия в 1834 году в Феодосии, с разрешения императора Александра III, первоклассного коммерческого порта.

В находящейся справа у входа картине «Плач императрицы Марии Федоровны», написанной художником в конце 1894 года и, если не ошибаемся, нигде до сих пор не выставленной, аллегорически выражена духовная скорбь целого народа по случаю кончины императора Александра III. Императрица изображена на картине в глубоком горе, в трауре, у стола, на котором находятся чаша, крест и евангелие. В отдалении, за Невою, видна Петропавловская крепость.

Среди других картин представляет особенный интерес «Встреча Венеры, рожденной из пены морской на Олимпе». Яркая синева неба, зелень, со всех сторон окружающая великолепный храм с широкой, далеко выступающей к морю площадкой и колоннадой, напоминающей древний храм Тесея в Афинах, античные своды, фигуры богов, расположившихся в небрежных позах и группах на мраморных скамьях у фонтанов площадки, и, наконец, богиня красоты, подплывающая к зеленому берегу, – все это написано с особенным жаром. Отделанность мельчайших подробностей и сильный солнечный эффект, с легкостью тона и яркостью красок, делают картину сходной с лучшими произведениями Семирадского.[35]

«Восход солнца в Феодосии». Художник И. К. Айвазовский. 1855 г.

Сюжет новой картины в мечтах Айвазовского. Нильская невеста. М. М. Петипа[36] в «Снегурочке». Ф. К. Татаринова[37]. Вл. И. Немирович-Данченко. Красота и радость. «Рафаэль и его мадонны». А. С. Пушкин и А. И. Подолинский[38]. Подолинский у И. К. Айвазовского. И. Е. Репин. К. Е. Маковский[39] и спор его с Гончаровым. Офелия.

Иван Константинович рассказывал мне, что кроме написанных им картин Египта с песками древней страны фараонов, пирамидами, грудами финиковых пальм с сапфирным небосклоном – страны, с давних пор занимавшей его воображение, он задумал еще написать «Невесту Нила» – женщину в легком воздушном одеянии, с распущенными волосами, с приколотыми к ним и переброшенными через плечо гирляндами белых цветов: мирта, роз и лотосов, с роскошными белыми лилиями в руках, которые она на середине реки, во время разлива Нила, при луне, когда вода начинает подниматься, стоя на борту роскошной вызолоченной лодки, далеко бросает в воду за серебряные столбы лодки и следом за цветами бросается сама, как настоящая «невеста Нила», добровольно жертвуя жизнью за свой народ. Серебряные столбы должны поддерживать своды крыши каюты за ней, пурпуровые вышитые паруса должны быть распущены среди бурной реки, и только на самом верху мачты будет развеваться черный флаг, составляющий резкий контраст с общим светлым фоном картины. Кто читал «Nil Brant» Георга Эберса, тому должен быть знаком этот образ Apyje, т. е. невесты, говорил И. К. и восторгался вместе со мной этим романом. Думаю, что если бы Айвазовский написал эту картину, по красоте и поэзии она не уступила бы его известной «Сафо», бросающейся с высокой скалы в бурное море, «Амфитрит» или «Венере с моря».

Случайно увидя у меня один из портретов артистки Императорского балета г-жи М. М. Петипа – действительно прекрасный и редкий теперь, поэтичный снимок, подаренный мне в Ялте, на котором она выглядит, как и в натуре, обворожительной красавицей – вся в цветах, в венках и гирляндах и в виноградных листьях, с распущенными по плечам длинными белокурыми косами (из «Снегурочки», – Иван Константинович, как художник, пришел в восхищение от портрета и долго разбирал длинную подпись на нем, сказав, что не видел еще этого снимка. Хотя именно он был выставлен с автографом Марии Мариусовны в витрине музыкального магазина на набережной в Ялте и, снятый оттуда по моей просьбе, был привезен мною, кажется, во время визита ее ко мне с известной артисткой, г-жей Ф. К. Татариновой. Вместе с ней отправились мы в открытой коляске к проживавшему тогда в Ялте (в гостинице «Россия») В. И. Немировичу-Данченко с тем, чтобы пригласить его к участию в концерте, устраиваемом М. М. Петипа.

Помнится, что И. К. нашел много задумчивой мечтательности и скрытой грусти в лучезарных глазах балетной красавицы, а распущенные в поэтическом беспорядке по плечам волосы и цветы и гирлянды навели его на мысль, что давно роившийся в его воображении сюжет найден и невесту Нила как нельзя более могла бы олицетворить подходящая для полотна, как тип красоты, М. М. Петипа. При этом И. К. спросил, почему меня назвали «мечтателем и поэтом». Я должен был объяснить ему, что это мой псевдоним, и по его желанию прочесть только что напечатанное тогда и посвященное мною артистке стихотворение: «Ты помнишь ли вечер, у моря вдвоем мы сидели с тобой». Он очень смеялся, когда я рассказал, что стихи, по просьбе ее, были мною переписаны «на красивую бумажку с картинкой» и посланы ей в Петербург. Я никак не мог понять, почему этот идеализм ее показался ему тогда забавным, так как, каюсь, в моей молодой жизни на юге этот маленький эпизод составлял светлое и чистое воспоминание.

Не скоро после того, во время одной из последних встреч с Айвазовским, когда он прислал мне свою «Лунную ночь», – я посвятил ему небольшое стихотворение: «Серебром сверкает море, навевая сердцу грезы», которое он просил меня ему прислать. Но в то время, как оно было исправлено и приготовлено для печати, в Петербурге была получена печальная весть о его смерти, и редактор «Нового Времени» О. И. Булгаков известил меня об этом письмом, как только была получена телеграмма, прося прислать меня материалы для некролога и написать что-нибудь для газеты. Так что мое письмо осталось неотправленным, отчего русская литература и И. К., воспетый Майковым и др., конечно, ничего не потеряли. Я сообщаю только о своем чувстве и о факте, свидетельствующем, как он был снисходителен и как неожиданна была для меня его смерть. И как жаль, что первая в России обширная биография И. К., написанная мною для недавно появившегося роскошного издания о нем, не могла быть прочитана им и должна была, в силу печальной необходимости, закончиться сообщением о его смерти на рубеже с честью и славой прожитого им века (1817–1900). Во время нашего разговора Иван Константинович стал вспоминать великих мастеров кисти, «молившихся ей» и создавших в порыве вдохновения чудные и живые образы древней Эллады и Рима, и сказал, что многие из них всю жизнь разрабатывали какой-нибудь один мировой тип.