Консолидация - Джефф Вандермеер

— Все равно, — ответила она, — башню я не помню.

Башню. Не туннель, колодец или дыру в земле.

— Почему вы назвали ее башней? — набросился он на нее. Чересчур ретиво, тут же задним числом сообразил он.

На лице Кукушки появилась ухмылка, будто отголосок теплого чувства. К нему? Из-за некой мысли, спровоцированной его словами? Не вообразил ли он намек на акцент на слове «башня», будто она попалась в расставленные сети добровольно?

— А вы знаете, — ответила она, — что улитка ксе-нофора прикрепляет к своей раковине пустые раковины других улиток? В результате морские ксенофоры очень неуклюжи. Они спотыкаются и переворачиваются из-за этих пустых ракушек, обеспечивающих маскировку, за которую приходится расплачиваться.

Глубинный источник тайного веселья, таившийся за этим ответом, уязвил его.

Вероятно, он еще и хотел, чтобы она разделила его пренебрежение к термину «топографическая аномалия». Он всплыл, когда Грейс и прочие члены штата вводили его в курс дел. Пока какой-то эксперт по «топографической аномалии» долдонил о ее не-аспектах, по сути очерчивая, что им неизвестно, Контроль ощутил разгорающийся гнев, да притом на протяжении всего монолога, вызвавшего к жизни дедушку Джека, который мог распалить себя до неудержимого бешенства, когда хотел, особенно сталкиваясь со всемирным идиотизмом. Дедушка встал бы и сказал что-нибудь вроде: «Топологическая аномалия? Топологическая аномалия? Вы, часом, не имели в виду колдовство? Вы не имели в виду конец цивилизации? Вы не имели в виду какую-то потустороннюю штуковину, про которую мы ничегошеньки не знаем, охре-ненно ровным счетом ничего в дополнение ко всему прочему, чего мы не знаем?!» Всего лишь тень на нечетком фото, клубящийся кошмар, выраженный в записках нескольких ненадежных свидетелей — наверное, сделанных еще менее надежными с помощью гипноза, как бы Центр ни протестовал. Вьющаяся по спирали тропа, ушедшая в тартарары, которая может состоять, а может и не состоять из чего-то совершенно иного — в своей эксцентричности даже не познаваемая, как бедлам в домике улитки, спотыкающейся на каждом шагу, как пьяная. Никакой надежды узнать, что это было, или хотя бы взорвать это к чертям, потому что так поступают интеллигентные приматы? Просто какая-то штуковина в земле, небрежно, буднично именуемая «крышкой люка», «водоразборной колонкой» или «столовыми ножами». «Топографическая аномалия».

Но изрядную часть всего этого он высказал перед книжными полками в своем кабинете во вторник — призраку директрисы, черепашьим шагом начав разбирать ее заметки. А Грейс и остальным он спокойным тоном изрек: «А еще что-нибудь вы можете мне о ней поведать?» Но они не могли.

Очевидно, не больше, чем биолог.

Контроль просто смотрел на нее какое-то время, пользуясь повергающей в трепет прерогативой дознавателя, обычно предназначенной для запугивания. Но Кукушка просто взирала на него своими пронзительными зелеными глазами, пока он не отвел взгляд. Его продолжала грызть мысль, что сегодня она другая. Что же переменилось за последние двадцать четыре часа? Режим у нее все тот же, и надзор не выявил никаких отклонений в ее психическом состоянии. Ей предложили телефонный звонок родителям с бдительным прослушиванием, но она ответила, что ей нечего им сказать. Скука от сидения в четырех стенах, располагая лишь DVD-плеером и цензурированной подборкой фильмов и романов, тут ни при чем. Еду ей доставляют из кафетерия, так что в этом Контроль мог ей пособолезновать, но все равно это отнюдь не повод.

— Возможно, это оживит вашу память. — Или заставит перестать врать. Он принялся зачитывать выдержки из отчетов предыдущих экспедиций.

— «Бездонный колодец, уходящий в землю. Мы не могли достичь дна. Мы падали без конца».

— «Башня, рухнувшая в землю, создававшая ощущение сильнейшего беспокойства. Входить внутрь не хотел ни один из нас, но мы вошли. Некоторые. Некоторые вернулись».

— «Там нет входа. Просто круг пульсирующего камня. Просто ощущение грандиозной глубины».

Вернулись лишь двое членов той экспедиции, но они принесли дневники коллег. Оказавшиеся заполненными рисунками башни, тоннеля, колодца, циклона, верениц звезд. Там, где не были заполнены изображениями более обыденных вещей. Ни один дневник не походил на другой.

Контроль продолжал недолго. Начал с цитат, осознавая, что избранные чтения могут изъязвить края ее амнезии… если она действительно страдает от потери памяти… и это ощущение стремительно усиливалось. Но сделать паузу, а там и вовсе остановиться его заставило собственное ощущение беспокойства. Чувство, что, делая башню-колодец более реальной в собственном воображении, он заодно делает ее более реальной на самом деле.

Но Кукушка то ли не разделяла его чувств, то ли уловила этот кратчайший миг его мучений, потому что спросила:

— Почему вы остановились?

Он пропустил вопрос мимо ушей, подменив одну башню другой.

— А что насчет маяка?

— А что насчет маяка?

Первая мысль: она меня передразнивает. Что оживило воспоминание из средней школы об унижениях со стороны забияк до перехода в старшие классы, где он всерьез занялся футболом и пытался представлять себя шпионом в мире спортсменов. Осознал, что словеса на стене выбили его из колеи. Несильно, но вполне достаточно.

— Вы его помните?

— Помню, — сказала она, удивив его.

И все-таки ему пришлось вытягивать это из нее:

— И что же вы помните?

— Как приближаюсь к нему по тропе через камы-щи. Смотрю в дверной проем.

— И что видите?

— То, что внутри.

Так продолжалось еще какое-то время, и Контроль начал терять нить ее ответов. Переходя к следующей вещи, о которой она сказала, что не помнит, позволяя беседе войти в ритм, который она могла бы счесть удобным. Он твердил себе, что пытается составить впечатление о ее нервных тиках, хоть о чем-нибудь, что может выдать истинное состояние ее рассудка, ее истинные намерения. Твердил себе, что вообще-то ничего опасного в том, чтобы смотреть на нее, вовсе нет. Ни малейшего риска. Он ведь Контроль, и у него все под контролем.

«Там, где покоится зловонный плод, что грешник преподнес на длани своей, произведу я семена мертвецов и разделю его с червями, что копошатся во тьме и питают мир своими соками, пока из тускло озаренных залов прочих мест в корчах проступают формы, каковых никогда не было и никогда не будет, к непокою немногих, кои никогда не зрели того, что могло бы быть. В черных водах, с солнцем, сияющим в полночь, сей плод вызреет и во тьме того, что суть золото, лопнет, дабы отверзнуть откровение смертоносной мягкости земли. Тени бездны подобны лепесткам чудовищного цветка, который расцветет в черепе и распространит рассудок за всякие пределы того, что под силу снести человеку, и все, что разлагается под землей, на зеленых лугах, в море или даже в воздухе — все постигнет откровение и возликует, открыв знание зловонного плода из руки грешника, ибо нет греха ни во тьме, ни в свете, которого семена мертвецов не смогли бы простить…» И так далее, и так далее, без конца, отчего у Контроля возникло впечатление, что если бы у директрисы не кончилось место, если бы она не добавила карту Зоны Икс, слова бы у нее тоже не иссякли…