Tanger - Фарид Нагим

— Нога! Нога! — громко застонала она и стала выпрямлять ногу.

Герман отодвинулся и бил.

Она выпрастывала ногу, а он отодвигался, дергал ее за собой и снова припадал к ней. Я поймал и крепко сжал скользкую руку Германа, потянул на себя, будто Яны уже не было между нами. Он стукнулся об нее, стукнулся еще раз, уже мимо, уже неважно куда.

Его еще раз встряхнуло и убило.

Они оба лежали на мне, и казалось, даже не дышали. Сирена автомобильной сигнализации на улице. Кто-то стучал в дверь. Потом снова постучал. Тишина.

Герман откатился, отечески и как-то независимо, похлопал меня по руке. Долго пил сок. Потом ушел в туалет.

— А ты что, так и не собираешься кончать? — трезвым голосом вдруг спросила она.

— Я, наверное, перепил, — сказал я. — Не могу.

Пришел Герман.

— Короче, мужик, ты с ней делай что хочешь, а я спать.

Я выпил водки.

— Сок будешь? — спросил я у нее.

Она покачала головой, но все же взяла и отпила немного, а потом ушла в ванную. Я курил.

Герман лег на Димкину кровать. Я дал ему своё одеяло. Ждал ее. Она вошла, высокая, с розовеющими сквозь черные пряди волос сосками, и у меня сжалось сердце. Легла. Я снял в шкафу свой плащ. Выключил свет, лег к ней и накрыл нас плащом. Я сжимал в пригоршне ее грудь и поедал ее губы.

— Зачем я тебя просто в метро не встретил? — шептал я. — Я тебя найду.

Она молчала. В темноте мне казалось, что я весь лежу на ее губах. Я дул на них, ласкал и исследовал языком их выпуклости и утончения, мягкие ребра и шероховатости, терся щекой и ухом, и снова поедал, пока язык и губы не потеряли осязания.

— Оставайся со мной?

Меня все же мучило, и я, крепко сжав ее руки, лег сверху. Оказывается, так неудобно все делать с этими длинными красивыми ногами. Она лежала безучастно, тяжело и презрительно, как ртуть, и я понял, что не кончу никогда, и не стал мучить себя и ее.

Она усмехнулась и мгновенно заснула, будто я нечаянно нажал какую-то кнопку на ней.

Тело ее пылало. Во сне она забыла, что она проститутка, что рядом чужой мужчина, который насиловал ее, она повернулась и положила на меня свою горячую, громоздкую ногу, а потом обняла, как самого любимого человека на земле. Я замер, животу было тяжело, но я боялся пошевелиться. Дыхание ровное, безмятежное и счастливое. Она что-то сказала. Я переспросил, а потом понял, что она во сне, и тихо засмеялся.

Просыпался от мучительной, невыносимой уже эрекции, и от ее длинной кисти на лобке, улыбался в темноте, радуясь, что впереди еще вся ночь и снова засыпал, с безмятежным счастьем путая времена и лица.

«А ты опять сегодня не пришла, а я так ждал, надеялся и верил, что зазвонят опять колокола, и ты войдешь в распахнутые двери». Было совсем светло, Герман вдруг резко сел на кровати. Волосы стояли пузырем на его голове. Он недоуменно осмотрел себя. И вспомнил. Мучительная гримаса искривила его лицо, серое, с мешками под глазами. Он обхватил руками голову, качнулся. И я увидел, что он любит Соню, любит своего маленького сына и Генку, и ему так плохо, что он поссорился, что он в чужой комнате, на чужой кровати, в одной водолазке и без трусов. Я закрыл глаза. Он, наверное, с отвращением посмотрел на нас, быстро одевался, звякал ремнем. Уходил, приходил. Замер. Я понял, что он не решается разбудить меня, и открыл глаза.

— Анвар, я пошел, ты сам с ней смотри, я пошел, позвони мне.

Я не стал ему предлагать чай и завтрак, видно было, что он не задержится здесь ни на секунду.

Он ушел. Вернулся.

— Денег ей на такси не давай, вообще спрячь деньги, если есть, — сказал он шепотом и ушел.

— Пока, Герман, спасибо тебе.

Потом я любовался очертаниями ее большого тела под моим плащом. Смотрел на ее пальто в моем гардеробе. За окном все в снегу. Снег был пышный и девственный. «А ты опять сегодня не пришла, а я так ждал, надеялся и верил, что зазвонят опять колокола, и ты войдешь в распахнутые двери». Песня с утра в голове. Поставил чайник. Хлеб, нарезка, меня подташнивало. Пошел в туалет, но вытошнить не смог. Почистил зубы. Она проснулась, глаза у нее были ясные. Она стеснялась меня.

— А кто там?

— Это хозяева, не бойся.

— Ты что, комнату снимаешь, что ли?

Ей было неловко выйти, она обмоталась моим полотенцем, выглянула за дверь и выскользнула.

Потом она так и ходила обмотанная полотенцем. Мы пили чай, и было дико, что она проститутка и скоро уйдет. Я так много говорил и рассказывал ей, и все равно задыхался от переполнявших меня слов и историй. Она осматривала комнату, с фальшивым интересом прислушивалась и не скрывала своей насмешки надо мною, она все поняла про меня. Я расспрашивал ее про их жизнь, терялся, как назвать, и называл их — «вы, женщины легкого поведения».

— Ты хочешь сказать, мы, бляди? — покривила она запекшиеся губы.

Теперь это была рядовая, меркантильная девушка, со своим интересом в большом городе. И все же очень хотелось, чтоб она осталась. Она отерла большие губы ладонью. Осмотрела себя. Нашла трусики и чулки.

— Отвернись, я оденусь.

Потом я подал ей пальто.

— Дай мне денег на такси.

У меня оставалось только пятьдесят тысяч на жизнь. Я вспомнил Германа и автоматически сказал, что денег нет, очень мало.

Большие запекшиеся губы шевельнулись в усмешке.

— Я вчера кончила от тебя, — сказала она и посмотрела на меня мягкими глазами. — У меня такое первый раз с клиентом, а ведь это вредно для нашей блядской психологии.

«А ты опять сегодня не……». Я просто пожал плечами.

— Можно, я твой телефон запишу? — попросила она.

И я дрожащей рукой написал на бумажном квадратике номер и свое имя. Потом перепроверил номер. Ошибки не было. Точно. Да. Не было.

— Номер, наверное, не тот записал? — она с мягкой, родственной усмешкой посмотрела на меня.

— Да ты что?!

Она бережно свернула бумажку и положила в карман. Я достал из плаща пятьдесят тысяч и вывернул перед ней все карманы.

— Это последние, точно!

— Спасибо, — сказала она.

Я открыл перед ней дверь и все не верил, что она уйдет. Она вышла на площадку, спустилась на три ступени вниз и обернулась:

— Думаете, это вы меня трахнули? Это я вас трахнула!

Я представлял, как она идет по улице и постепенно теряется в толпе.

Вся кровать, вся моя одежда и особенно плащ были в белых волосках от ее мохеровой кофты. Подушка пахла дешевым и приторным запахом. Жалко было ее красивого тела и грязных пяток, и долго еще жили у меня во рту ее полные сладкие губы и сладкий синтетически свежий запах жвачки.