Загадай желание - Татьяна Веденская

– Это не так! Я…

– Если вы не могли придумать ничего лучше, чем эту нелепую уловку про плитку, то вы, простите, дура. А уж дур нам тут точно не надо, поймите правильно.

– Да как вы смеете?! – вспыхнула Женя.

– А что вы сделаете, засудите меня? – усмехнулся генеральный и, так и не убрав похабную ухмылку со своего лица, встал и ушел из кабинета, оставив Женю в состоянии ступора.

Примирение – это всегда прекрасно. Это похоже на первый проблеск солнца после дождя и холодного ветра. До этого вы ходите, погруженные в обиду и раздражение, как в тугой липкий клей, из которого невозможно выбраться. Миллион раз вы обещаете себе не думать больше об Этом, но ни о чем другом думать просто не в состоянии. Перебираете в памяти то, из-за чего все испортилось, пытаетесь понять, что не так и, отдельно, в чем можете быть виноваты именно вы. Одни и те же диалоги снова и снова прокручиваются в голове, и даже просто молчать вам стоит огромных сил.

А потом случается – примирение. Оно начинается с улыбки. Или с какого-нибудь неожиданного доброго слова, шутки, над которой вы еще пытаетесь не смеяться, но уже не можете злиться по-настоящему. И объятия раскрываются, и на душе становится хорошо и светло, как в солнечное утро на опушке подмосковного леса.

После страстной ночи на голом полу в квартире Максима все вернулось на круги своя. Померанцев опять переселился к ней, и вот теперь Олеся лежала с ним на своей кровати, раскинув руки, и улыбалась голубому небу в окне без занавесок. Максим спал, отвернувшись от солнца, и одна ладонь Олеси лежала на его плече. Олеся давно проснулась, хотя поспать удалось всего несколько часов. И рука затекла, и было так жарко – настоящее лето, но она не шевелилась, боясь спугнуть это лучезарное чувство счастья, которое поселилось у нее в области солнечного сплетения. Иррациональное чувство счастья, как сказала бы Нонна. Ложное чувство счастья. Похмелье будет жестоким, но сейчас Олеся не стала бы об этом думать, даже если бы ей за это предложили заплатить денег. Счастье в неведении.

– Что, уже не спишь? – раздался сонный голос. Максим повернулся, скинул ее руку со своего плеча и потянулся. Олеся улыбнулась и промолчала. То, что он лежал тут, рядом с ней, было так странно, так неожиданно и невозможно, но сам Максим при этом держался так, словно и не было этого года между ними. Словно бы они не расставались. Возможно ли, чтобы они просто продолжили с того места, на котором все оборвалось?

– А сколько времени? – спросил он, перекатываясь через нее к тумбочке, где лежали их телефоны.

Олеся подумала, что ничего не знает о том, чего Максим хочет и чем он живет теперь. Какие у него планы относительно их двоих.

– Половина девятого, – пробормотала она. О, как она не хотела снова запускать колесо их мельницы, перемалывающей дни и ночи в одну серую муку воспоминаний. Олеся хотела бы лежать тут вечно, и чтобы не было никаких серьезных разговоров и никаких проблем. Просто застыть рядом, молодыми и сонными, залитыми ярким солнечным светом. И чтобы время просто исчезло, остановилось навсегда, оставив мир, как фотографию в рамке, висеть в недвижимой вселенной вечно.

– Как полдевятого? Блин, я же проспал! – крикнул Максим, и мельница со скрипом задвигалась, тяжело передвигая лопасти.

Олеся побежала на кухню, готовить омлет и зеленый чай. Она бы хотела выпить кофе, но Максим не терпел ни кофе, ни его запах – причем если в кафешках и маленьких ресторанчиках он переносил его относительно нормально, то у Олеси дома кофейный запах, даже вчерашний, выветрившийся, мог вызвать бурю и цунами. Олеся покорно распрощалась с кофе – выпьет на киностудии, куда она собиралась ехать на пробы.

– Тебя подбросить? – спросил Максим, ловко орудуя ножом и вилкой.

Олеся помотала головой, не сводя глаз с мужчины, из-за которого пролила чуть ли не океан слез. Сейчас, когда еще действовала сила Примирения, он был тем самым Максимом, от которого все и всегда были без ума. И все же, что будет потом? Да и будет ли это самое «потом» вообще.

– У меня сегодня прослушивание, я не знаю, во сколько буду дома, – пробормотала она, потягивая остывший чай из высокой чашки.

– Прослушивание? А где? – спросил он так, словно бы ему действительно было интересно.

И Олеся рассказала бы, что едет на студию Горького, что там собираются снимать цикл фильмов из серии «Понять и услышать», а иными словами, миллион нудных слезливых шоу о жизни простых женщин, с замесом на драму. И в каждую серию им нужны разные лица, причем чем проще, тем лучше – чтобы уж идентификация была полной. А еще на крупном телеканале с осени будут снимать новый сезон каких-то судебных страшилок, и там нужны разного рода свидетели. И вообще, сейчас много чего происходит. Но Олеся хорошо знала Максима и то, с каким презрением он относился к ее работе. Вряд ли в этом он изменился.

– Да так, в одном месте, – пробормотала Олеся, но Максим уже переключился на свой планшет, он проверял почту, звонил кому-то. Он явно выходил из Примирения, как из зоны покрытия Сети. Ворчал, пытаясь найти утюг. Ругался, обжегшись. Спросил, обязательно ли Олесе путаться под ногами, когда она знает, что он спешит…

– А что дальше? – спросила она, когда раздраженный Максим стоял около входной двери, проверяя содержимое своего кожаного итальянского портфеля из Италии.

– В смысле? – буркнул он себе под нос. – У меня сейчас встреча с главредом одного портала, буду там колонку вести по культуре. Впрочем, я еще не решил.

– Что будет с нами? – переформулировала вопрос Олеся, и Максим замер, посмотрел на нее недовольно и осуждающе.

– Не начинай, ладно? Я только вернулся.

– А зачем? – Олеся не могла не начинать. Она вдруг испугалась того, что он сейчас выйдет из дверей и исчезнет еще на год. И да, она помнила, как много ссор у них было из-за ее желания знать, что у него в голове, что будет дальше и чего он хочет. Но не делать так, не задавать вопросов – было выше ее сил.

– Что зачем? – выдохнул он с раздражением.

– Зачем ты вернулся? Зачем ты мне звонил из Италии? Почему ты не оставишь меня в покое?

– А что, ты не допускаешь мысли, что я вдруг воспылал страстью к тебе? И примчался в Россию, ведомый одной лишь мыслью о тебе? – Максим глумился.

Олеся нахмурилась и отвернулась.

– Я допускаю любую мысль, кроме этой. Если я допущу эту мысль, ты снова меня разрушишь. А я вполне допускаю мысль, что этого-то ты и добиваешься. Это могло бы тебя позабавить и добавить уверенности в себе.

– Точно! Именно этого. Я увидел тебя в рекламе, где ты так гениально исполнила роль зубного налета, и понял – ты меня совсем забыла. Эта мысль оказалась слишком болезненной, так что я решил немедленно вернуться и доразрушить тебя, – согласился Максим. – Продолжим заниматься этим вечером, ладно? Когда ты вернешься с прослушивания, я уже буду ждать тебя здесь – с пилой и молотком.