Отпуск по ранению - Вячеслав Кондратьев

– Что я? О себе расскажи.

– Что рассказывать? Видишь, живой я…

– Вижу, Сашенька… И не надеялась. Раненые такое рассказывали – сердце холодело. Спрашивала о тебе всех, а смешно – фамилию твою не знаю, в какой роте, в каком взводе – тоже. Никто ничего толком мне ответить и не мог. А целых два месяца… Господи, хоть весточку какую прислал с кем.

– Не до того, Зина, было… – Он опять взглянул на Зину. – Досталось и тебе, вижу. Скулы-то подвело.

– Вначале, когда первые бои шли, раненых было уйма, уставали очень. Сейчас чуть посвободней стало, так о тебе думала, как ты там…

– Думала-таки?

– А как же?… Спас ты меня тогда, – сжала она легонько Сашкины пальцы.

– Ну, об этом ты не поминай, – перебил Сашка, а потом, помолчав немного, спросил: – А зачем он приходил в перевязочную-то?

Повернулись его мысли на происшедшее. Все же неудобь вышла – старшего лейтенанта да на "ты", да матом… Не то что Сашка боялся – чего ему бояться, когда самое страшное позади, – но не по себе как-то было. Ведь Сашка боец дисциплинированный, а тут вот как получилось…

– Ты про кого? – спросила Зина.

– Да про старшого этого.

Зина замялась как-то, и он заметил это.

– Кто его знает? Зашел зачем-то… Не помню.

– А ты вспомни, – не отставал Сашка.

Зина помолчала немного в нерешительности, а потом сказала:

– Ладно, скажу, все равно узнаешь. Завтра же Первое мая. Так приглашал в штаб на вечер…

– На вечер? – недоуменно протянул Сашка.

– Да, на вечер. У них там патефон есть, баян… Танцы будут…

– Какие танцы! Врешь, Зина! Быть этого не может! – почти выкрикнул Сашка, и шатнуло его даже.

– Может, – ответила Зина. – Еще как может, Саша. Не пойду я, не волнуйся. Еще до тебя отказала.

– Погоди. Как же это так… – все еще не приходил в себя он, все еще не укладывалось у него в голове услышанное.

Шагов пятьдесят они прошли, и только тогда смог Сашка осмыслить, что тыл есть тыл, конечно, и у него своя жизнь, что ничего, в сущности, нет зазорного, что будет праздновать он Первомай, что из какого-то НЗ будет и выпивка и закуска… Но то умом, а душой принять этого он не может. Ведь, что ни говори, бригаду-то почти всю побило… До праздников ли тут, до вечеров ли?

– Успокойся, Саша, успокойся. Не пойду я, – говорила Зина, видя, что у Сашки подрагивают губы, а лицо будто почернело.

– Да, не ходи, Зина, – строго так сказал он. – Понимаешь, нельзя это… Веселиться нельзя, когда все поля в наших! Понимаешь?

– Понимаю, конечно. Не переживай ты. Сейчас уложу тебя на коечку, отдохнешь, поспишь… Хлеба принести тебе? У меня есть немного.

Сашка проглотил слюну, но отказался. Еще не хватало, чтобы он Зину стал объедать. Вот табачку бы… Кончился у него.

– Есть у меня, – радостно сообщила она. – Девчата на сахар меняли, а я оставила пачку…

– Надеялась все же, что вернусь я?

– Не очень, Саша, – как-то серьезно ответила она. – Но все же надеялась. Как без надежды-то?

Изба, к которой подвела его Зина, была большой, на две половины, и в просторной комнате стояло коек двенадцать – с одеялами и простынями! Даже не верилось Сашке, что ляжет он сейчас в настоящую постель.

Встретила их заунывная, тягучая песня, которую не то пел, не то выстанывал сидящий на койке и медленно раскачивающийся из стороны в сторону раненый – одна рука по плечо отнята, другая без кисти. Этот отвоевался вчистую.

Зина откинула одеяло свободной койки, но Сашка запротестовал – куда он такой грязный да на простынь, так пока приляжет. Зина помогла скинуть ватник, и он присел.

– Отдыхайте, раненый. Сейчас принесу, что обещала, – сказала она и выскользнула из палаты.

Сашка огляделся: знакомых вроде нет. В их первой роте последнее время все чаще убивало либо ранило тяжело, а здесь все легкораненые – кто в ногу, кто в руку.

– Ну, как там? – спросил один, раненный в ногу. – Наступать фриц не думает?

– Вроде нет. А там кто его знает.

– А тут паникуют. Кто ходячие, сразу в тыл мотают. А мне вот на костылях далеко не уйти, сижу, жду у моря погоды…

– Кормежка как? – поинтересовался Сашка. Ни раны, ни уколы, ни волнения не забили противно тянущего из нутра ощущения пустоты.

– Не густо. Та же пшенка. Только с хлебушком.

Сашка вздохнул: ладно… Зато в тепле, в сухости и в покое, а со жратвой перетерпеть можно.

Пение безрукого на всех нагоняло тоску, но как ему скажешь? Понимали: мучается человек и от боли, и оттого, куда же ему теперь без двух рук-то? Куда? И собственные ранения казались пустячными, а о том, что ждало их после выздоровления, не задумывались, привыкли на фронте жить часом, а то и минутой.

Сашка прилег не раздеваясь – ну, оторву минуток шестьсот! – но сон не приходил.

– А я тут, в санроте, останусь, – сказал он, воображая, как месяц целый, никак не меньше, будет он с Зиной вместе.

– Ну и дурак! – раненный в ногу погасил чинарик о спинку койки и сплюнул. – Чем дальше в тыл, тем со жратвой лучше. И вообще чем подальше отсюда, тем спокойней… А ежели немец попрет? Прихлопнет запросто. Сам знаешь, сколько народу на передке, раздавит сразу.

– Не раздавит. За Волгой людей много. И танки даже есть.

Вошла Зина и, подойдя к Сашкиной кровати, сунула незаметно ему под подушку пачку махорки.

– Не спишь почему?

– Сам не знаю.

– Я к вечеру высвобожусь, приду. Надо спать, раненый, – досказала громко.

Сашке донельзя хотелось прикоснуться к ней, взять ее руку в свою, погладить, но при народе неудобно, да и видел он: не хочет Зина открываться при посторонних.

– Приду… – Зина поглядела на него каким-то особенным, обещающим взглядом, от которого бросило Сашку в жар.

Разговоры в палате плыли тихие – кто о доме, о родных, кто о прошлой жизни на гражданке, о войне не говорили. Только гадали, дадут ли на Майский праздник водочки. Уж больно хотелось всем забыться хоть минутно, смыть хмельком воспоминания о фронте, о смертях, о крови, о погибших товарищах. Под них Сашка и задремал.

Очнулся он от шума отодвигаемых табуреток, скрипа коек и, когда открыл глаза, увидел, что почти все раненые стоят. Он тоже вскочил и вытянулся… В палату вошли врач, делавший ему перевязку, тот самый старший лейтенант и комиссар бригады.

Комиссара Сашка видел только раз, на формировании, и еще тогда показался он ему больно неказистым для такой должности – и ростом невысок, и шинель не подогнана, мешком, видать, не кадровый, а из запаса комиссар, а сейчас в сравнении с видным, подтянутым лейтенантом и совсем не смотрелся.