Вуали Фредегонды - Жан-Луи Фетжен

Хильперик медленно направился к двери, стиснув кулаки, чтобы сдержать клокочущую внутри ярость, от которой кровь тяжело стучала в висках. Перед тем как открыть дверь, он заставил себя улыбнуться, чтобы придворные, собравшиеся в соседней комнате, не подумали, что его братья смеялись над ним.

Комната была полна народу. Здесь собралась большая часть местной знати — их выдворили из соседнего зала Гонтран и Карибер, и теперь они ждали вместе с остальными — стражниками и слугами. Все они встрепенулись, когда Хильперик появился на пороге. Разговоры смолкли, взгляды всех присутствующих устремились на него.

Но он видел только один взгляд.

Фредегонда держала на руках его младенца сына, запеленутого в покрывало из блестящего красного шелка, которое ярко выделялось на фоне ее светлого платья. Девушка сидела на табурете, выпрямив спину, с видом спокойного достоинства, и была такой красивой и изящной в своем простом наряде, что вокруг нее образовалось пустое пространство, как будто никто не осмеливался к ней приблизиться. Она была похожа на статую Святой Девы в церкви.

В тот самый момент, когда Хильперик распахнул дверь, ее зеленые глаза буквально впились в его собственные. Не ожидая его приказа или жеста, она поднялась и пошла ему навстречу с ребенком на руках. Казалось, само время в комнате остановилось, и все присутствующие наблюдали за этой сценой молча и неподвижно. Хильперик тоже молчал. Лицо Фредегонды показалось ему смутно знакомым, и он почти сразу узнал в ней одну из служанок Одоверы — хотя прежде он никогда не смотрел на нее так, как сейчас. Правда, его встречи с женой всегда были недолгими, а со временем становились и более редкими. Во всяком случае, во время этих визитов Хильперику было не до того, чтобы рассматривать служанок. И сейчас, глядя, как девушка грациозной походкой приближается к нему, он мог лишь проклинать себя за это.

Когда она приблизилась, он шагнул в сторону, уступая ей дорогу, и в этот момент вдохнул душистый запах ее чуть влажных волос.

Потом, когда они оба вышли, он торопливо захлопнул тяжелую дверную створку и зашагал впереди нее в большой зал. На сей раз никто из братьев не смеялся. Не было ни шуточек, ни пинков. Все то время, что она шла через зал следом за Хильпериком до маленькой дверцы, за которой начиналась лестница наверх, все трое смотрели на нее, и на лицах у них отражались самые разные чувства. Зигебер чуть наклонил голову и наблюдал за ней краем глаза. Гонтран, казалось, был позабавлен. Карибер откровенно, без всякого стеснения, пялился на нее, пожирая взглядом с головы до ног. Когда Хильперик встретился с ним взглядом — Фредегонда в этот момент уже начала подниматься по лестнице, — тот изобразил на лице гримасу преувеличенного восхищения, одновременно хватая себя между ног. Хильперик резко отвернулся и уже собирался последовать за девушкой, когда увидел спускавшегося из королевских покоев монаха-бенедиктинца.

— Слишком поздно, — сказал тот, увидев младенца на руках Фредегонды. — Король мертв.

Сейчас уже поздно, снаружи не доносится ни звука. Как ни странно, я чувствую себя хорошо, несмотря на уверенность в том, что должно произойти. Не думай, что я не испытываю угрызений совести, оставляя тебя столь юным, в окружении стольких врагов. Ты — единственное, о чем я сожалею. Однако мне кажется справедливым, что моя история заканчивается сейчас, пока я все еще красива. В этом вся моя жизнь: моя красота и желание, которое она пробуждала в мужчинах, и особенно — в твоем отце… Я не должна была утрачивать эту силу постепенно, день за днем. Бог этого не хотел. Я тоже не хотела.

Между твоим отцом и мною с первого мгновения вспыхнула неодолимая страсть, которая была сильнее рассудка и гораздо сильнее нашей обоюдной сердечной склонности. Я не могу сказать, что он влюбился в меня с первого взгляда, — скорее с того момента, когда удосужился меня разглядеть. Долгие годы я была для него лишь служанкой его жены, на которую он не обращал никакого внимания. А потом словно вдруг прозрел.

Во всяком случае, это был первый мужчина, которого я любила, которым восхищалась, которого ценила больше всех на свете. И, по сути, единственный. Позже, надеюсь, ты узнаешь эту магию, которая связывает лишь настоящих возлюбленных, — когда малейшего прикосновения достаточно, чтобы пробудить желание. Как мне жаль тех, кому неведомо это блаженство!

Поскольку мы были прежде всего любовниками, наша жизнь была роскошной и беззаботной. Никакой опасности словно и не существовало — хотя я знаю, что ради меня, из-за меня, он порою шел на безумный риск. Что касается меня, я не испытывала ни малейшего стыда, предавая Одоверу, которая все же была довольно славной, несмотря на свою глупость, а может быть, и благодаря этой глупости. Я не чувствовала к ней неприязни, но мне казалось совершенно естественным навсегда удалить ее от Хильперика, и я по-настоящему возненавидела ее, когда она попыталась встать у нас на пути. Я любила Хильперика, невзирая ни на что. Я видела, как он убивает людей собственной рукой. Я видела всю жестокость его мечтаний и всю озлобленность, с которой он пытался воплотить свои мечты.

Но за это я любила его еще больше.

Дождь лил, не переставая, два дня подряд. На утро третьего дня, как раз в тот момент, когда похоронная процессия вышла из ворот виллы Брэн, тонкий лучик солнца пробился из-за туч, и все увидели в этом Божье знамение. Конечно, не все истолковали его одинаково, но само Божественное вмешательство было очевидным.

Возможно, среди собравшихся были те, кто подумал, что Всевышний осветил последний путь короля Хлотара, но для большинства луч солнца после дождя скорее означал, что настают новые времена и приходит конец всем ужасам предыдущего правления. Однако никто другой не принял знамение на свой счет так, как Хильперик, и никто меньше него не думал сейчас о покойном. Последние два дня были одними из самых лучших в его жизни; разве после них могло настать что-то еще, кроме сияющего утра?

Под взглядами многочисленных зевак, стоявших по обочинам дороги, он шел за погребальной повозкой, стараясь сохранять бесстрастный вид, но в душе его царило ликование и жажда жизни, и гораздо сильнее ему хотелось бежать со всех ног и вопить от радости в полный голос, чем плестись, опустив голову и шепча молитвы, за гниющим трупом. Однако впечатление, произведенное на всех окружающих, было именно таким, какое хотел создать Зигебер. Монахи, поющие псалмы, любопытные, выстроившиеся вдоль дороги от Брэна до Суассона, стражники, лошади, знамена, повозка королевы Арнегонды, разодетой в бархат и блистающей многочисленными золотыми украшениями, и посреди всей этой огромной толпы — четыре принца с зажженными восковыми свечами в руках, сопровождающие отца в последний путь — в часовню Богородицы и Святого Петра в Круи, достойные в своей печали, серьезные и благоговейные. Церемония выглядела великолепно, и единственным ее недостатком, на взгляд Хильперика, было то, что она казалась нескончаемой. От Брэна до Суассона было более пятнадцати лье[32]— целый день ходьбы, и хорошо еще, если снова не пойдет дождь…