Потаенная жизнь Древней Руси. Быт, нравы, любовь - Вадим Долгов

Если первый социальный тип, находивший применение знаниям и плату за труды у княжеского двора, воплощает образ Даниила Заточника, то другой, еще более загадочный, может быть условно обозначен именем легендарного Бояна. Дружинные певцы, прославлявшие в своих произведениях воинские подвиги вождей и их соратников, широко известны в древней и раннесредневековой Европе: аэды гомеровской эпохи, кельтские барды, скандинавские скальды IX–XIII вв. Думается, Древняя Русь не была исключением из этого ряда. Хотя прямых источников информации о профессионалах такого рода у нас немного. Предположения, имеющие более весомое основание, чем историческая аналогия, могут быть подкреплены лишь отсылкой к «Слову о полку Игореве» и к начальным фрагментам «Повести временных лет», в которых угадывается обращение к традиции устного творчества. Боян – «соловей старого времени» (вероятно, XI в.), неизвестный автор «Слова» – певец нового (XII в.). Других персоналий материалы древнерусской письменной истории нам не дают.

Впрочем, вряд ли следует пренебрегать эпическим материалом. Об историчности народного гусляра Садко писал известный исследователь русских былин В.Я. Пропп: «Садко – не богатырь и не воин, он бедный певец-гусляр. Это не мифологический купец типа Вяйнемейнена, но и не скоморох, потешающий своих слушателей песнями не всегда высокого достоинства. Это – настоящий художник, и, как тип певца, он несомненно историчен. Мы знаем, что художественная культура Древнего Новгорода представляет собой одну из мировых вершин в развитии средневекового искусства. Это относится и к архитектуре Новгорода, и к его живописи, и к его литературе, о чем прежде всего свидетельствует эпос. Мы имеем все основания предполагать, что на том же высоком уровне находилось и музыкальное искусство Новгорода и что оно высоко ценилось и было популярным. Иначе бедный певец не смог бы войти в эпос и стать главным героем его». И хотя Садко в былине выступает вне княжеской дружины, песнетворчество могло привести его и туда. В данном случае важен сам факт не просто существования, но и достаточной распространенности типа профессионального певца-музыканта, его популярности в обществе. В былине прямо указывается источник существования, характер заработка гусляра:

Возможно, древнерусские песнотворцы были функционально близки скандинавским скальдам. Скандинавское присутствие на Руси было достаточно обширным – дружинных певцов здесь не могли не знать. Во всяком случае, в стадиально-типологическом отношении певческая манера Бояна (насколько можно о ней судить по описанию в «Слове о полку Игореве») родственна скальдическому стиху. Более того, в описании «Слова» Боян пользуется образами, прямо напоминающими поэтические иносказания, описанные у Снорри Стурлусона.

Однако нельзя не обратить внимания и на весьма существенные отличия. Скальды часто были известными общественными деятелями. Таковы, например, конунг Харальд Сигурдарсон, автор знаменитых «Вис радости», исландский общественный деятель, поэт и хевдинг Снорри Стурлусон и др. Владение словом – одно из престижных достоинств норманнского воина и вождя. Древнерусские князья, напротив, стихов не сочиняли. Идеальный князь, по древнерусским представлениям (нашедшим свое выражение, например, в «Поучении» Владимира Мономаха), – образованный, деятельный, смелый, истинно верующий, но отнюдь не поэт. Судя по обилию языческих реминисценций в «Слове о полку Игореве» и по эпитету Бояна – «вещий», дружинная поэзия славян была тесно связана с язычеством и вместе с ним канула в Лету, уступив место близ княжеского стола книжной мудрости представителей православного духовенства. Вместе с тем эпическая традиция, «отодвинувшись» в ходе горизонтального размежевания древнерусского общества от власти, сохранилась в простонародной среде. Базовая для древнерусской культуры модель «учитель – ученик», на которой строились механизмы ее сохранения и воспроизводства, способствовала сохранению этой составляющей раннесредневековой интеллектуальной культуры на многие столетия.

Ни для кого не секрет, что в рамках той или иной малой группы проходила и проходит основная часть жизни человека. Важно быть гражданином на вече, воем в ополчении, но выступать в этих общественных ролях человеку Древней Руси приходилось не каждый день, а вот общение с женой, с соседями, с детьми происходило ежечасно. Нормы повседневного поведения в узком кругу могут не меньше сказать нам о культуре наших предков, чем высшие ее достижения в сфере искусства и духовного развития.

Да и для самих людей Древней Руси общественная оценка каждого человека зависела не только от его принадлежности к известному слою населения, но и от личного умения вести себя среди людей. В русских былинах, сохранивших много представлений седой старины, положительный герой обычно отличается «вежеством»: «поклоны ведет по писаному, кресты кладет по ученому» (таков, например, Добрыня), и, напротив, – герой отрицательный демонстрирует полное незнакомство с правилами приличного поведения или неуважение к ним. Тугарин Змеевич в былине, вошедшей в самый древний сборник Кирши Данилова, «нечестно», т. е. неучтиво, безобразно хлеб ест – толкает за щеку по целой монастырской ковриге, «нечестно» пьет и ко всему еще похабным образом пристает к княгине – «руки в пазуху кладет, целует во уста сахарные».

Поведение, как и одежда, в древнерусском общественном сознании носило знаковый характер. «Качество» человека, его место в социальной организации во многом зависело от особенностей его поведения. Одновременно имела место и обратная зависимость – каждый человек должен вести себя сообразно своему состоянию (возрасту, общественному положению и пр.). В популярном в Древней Руси (XIII в.) переводе византийского сборника мудрых изречений «Пчела» по этому поводу сказано: «Трех возненавидь, душа моя, участь их омерзительна: стара блядива, богата лжива, убогого заносчива». Повышенное внимание к этикету, присущее всем практически традиционным обществам, хотя и в меньшей степени, чем в средневековой Европе, но проявляется и на Руси.

Заинтересованность древнерусского человека в вопросе «что такое хорошо и что такое плохо» обнаруживает себя в популярности, которой пользовались нравоучительные сюжеты в переводной и оригинальной литературе, в напряженности, с которой обсуждали этот вопрос церковные иерархи в связи с проблемами исповедальной дисциплины, в стремлении упорядочить личную жизнь людей при помощи княжеских уставов и пр.

Жизненные наблюдения, а также идеи, почерпнутые из книг, часто облекались в форму сжатых руководств, сборников правил на каждый день, «Поучений», адресованных, как правило, некоему «сыну» (понимаемому буквально или духовному), обязанность которого была внимать и впредь так по писаному и поступать.

Откроем вместе с древнерусским читателем страницы уже знакомого нам Изборника 1076 г., в который было включено немало таких «Поучений», и поглядим, что представляет собой хороший, воспитанный человек по древнерусским порядкам.