Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин

– Никто, – быстро отсекла Ульянова, и на сей раз уже Зобов поймал ее сейсмическую активность.

– Вы что, никому не рассказывали о своих отношениях? Обычно женщины делятся, как-то так обычно…

– Нет. Я ни с кем не делилась.

– По поводу вас, Татьяна Михайловна, звонили из Газпрома, ручались за вас… ну и так далее. Кто это у вас там такой покровитель?

Неожиданно ей стало тепло от того, что на воле, в, казалось, утерянной жизни, помнят о ней, знают, что она пропала, ее ищут, а может быть, им даже ее не хватает. Они беспокоятся, ждут.

– Не знаю, – ответила Ульянова, а потом, подумав, объяснила: – Наверное, мой сын позвонил моей подруге – у нее муж в Газпроме работает, начальник очень крупного департамента.

– Фамилия подруги? – Следователь произнес так резко, что не ответить было невозможно.

– Землякова.

– Имя?

– Люся.

– Отчество?

– Я не помню.

– Хорошо, – сказал следователь, будто добился чего-то сверхважного, и, вдохнув, продолжил допрос: – Давно вы развелись с мужем? Сколько лет назад?

– Юридически три с половиной года. Не живем – больше.

– Как вы расстались с мужем?

– Как «как»? – не поняла вопроса Ульянова. – Обыкновенно.

– Судились? Делили имущество?

Ульянова вспомнила эту простую, но когда-то изматывающую историю. Сначала пыталась отсудить половину. Продала шубу из черного, с шоколадным отливом баргузинского соболя, с едва уловимой сединой и голубоватой подпушкой, словом, ее до сих пор забыть нельзя, она стоила пятьдесят тысяч долларов – все отдала адвокатам. А он их перекупил, предложив, наверное, вдвое, а то и втрое больше. Они подстроили ограбление своей адвокатской конторы, и все ее документы исчезли. Суд проиграла. Муж сказал: «Хочешь еще судиться, останешься голой». Пришлось согласиться на его условия: Федор Ульянов покупал ей квартиру в Москве до ста квадратных метров, делал ремонт, обставлял мебелью, а она отказывалась от дележа бизнеса, квартир в России и Британии, дома на Рублевке. Он обещал, что в свое время все отдаст сыну – и никому другому. В это она верила – он любил Бориса. По убеждению мужа, она теряла все по справедливости, как инициатор развода. Это было его последнее наказание: она должна «стать бедной». Он знал, что это совсем не то, что «стать богатой», это не одна дорога в разных направлениях, это две совершенно разные дороги, разные, иные, с иными ухабами, иным покрытием и просто расходящиеся в противоположные стороны. Тогда она не очень понимала это, но потом…

– Замечательно расстались, – с горькой иронией сказала Ульянова. – Ему – все, мне – ничего. Квартира, и все.

Зобов и Шишканов синхронно, как в парном катании фигуристы исполняют пируэт, подумали – «ничего себе – все». Для них квартира была пределом мечтаний.

– А «мерседес»? – спросил Зобов, пробивший по базе данных Ульянову.

– Да, «мерседес». Он его просто забыл. Он старый, прошлого века. Нижняя и верхняя одежда тоже – мне. Кастрюля еще одна старая случайно досталась, могу отдать, она действительно его. Фотографии еще у меня. В общем, очень много, много всего ценного. Белье, одежду, украшения я могла взять. – Она хотела еще о многом сказать, но поняла, что не посочувствуют, не поймут. Да, очень скоро пришлось искать работу, но для них – что? Для них – она просто богатая, сумасшедшая баба, как сначала думал и Васильев, а теперь он уже ничего не думает…

«Вот как оказывается. Навсегда прошедшее время. Все. Точка. Конец. Он так боялся, что в этой жизни чего-то не успеет откусить, не попробует, ему не достанется чего-то. И я тогда хотела, я даже говорила про себя, с пятницы до воскресенья, лучше бы ты умер».

– Когда вы в последний раз встречались с вашим бывшим мужем? – спросил Зобов.

– Точно не помню, но можно посчитать. Месяцев пять, наверное, назад. Сын прилетел, мы увиделись в аэропорту. Он тоже хотел его встретить, и мы вместе…

– Где он сейчас? – спросил Зобов.

– Не знаю.

– Хорошо, – сказал Зобов, подводя итог допросу. – У вас есть версии, почему убили Александра Ароновича Васильева? Может, вы слышали о каких-то угрозах ему или он, может, с кем-то конфликтовал?

– Нет.

– Это ваш любимый ответ. Вы подумайте…

– Нет, никаких угроз не было. Никто с ним не конфликтовал. Я об этом не знаю.

– Ну, что ж, нам и дальше предстоит встречаться по повестке, или я вам позвоню. А сейчас подпишите протокол и подписку о невыезде. Вы свободны.

Ульянова встала и подошла к столу. Зобов завозился с бумагами, отметил места, где она должна расписаться:

– Число и месяц напишите полностью, только не цифрами.

Она кивнула, а из-за спины молчавший до сих пор Петр Шишканов вдруг спросил:

– Татьяна Михайловна, вы любили его?

Она обернулась, посмотрела взглядом узника на бледное, прыщавое лицо мальчика, светившееся надеждой на абсолютную справедливость, и ей захотелось сказать правду именно ему. Или почти всю правду:

– О-очень.

Зобов распорядился, и из камеры хранения вещей задержанных принесли коробку с ее вещами.

– Здесь все?

Она даже не взглянула:

– Все.

Выходя, у самой двери Ульянова неожиданно обернулась и сказала:

– Я вспомнила. Я звонила ему. У него потерялся мобильный телефон в доме, он искал и не мог найти, потом попросил, чтобы я набрала его номер. Нашел на втором этаже, сообщил мне об этом по телефону и попросил, чтобы я поднималась к нему. Разговор был очень короткий.

Ульянова вышла на улицу. Рваные, неплотные облака текли по небу, неся осень и облегчение от перегретого лета. Ветерок с заметным рвением теребил подсыхающую листву на деревьях.

«…уже не живые, а все еще держатся, как и я».

Забор, она вчера рассматривала его из-за решетки, сегодня не казался таким омерзительным, потому что рядом – ворота, окрашенные в ярко-голубой милицейский цвет, а за ними разноголосый, насыщенный, по-новому звучащий шум свободы. Она вышла из проходной и, услышав настойчивые гудки автомобиля, почему-то сразу поняла: сигналят ей. Из серебристого кроссовера «БМВ» в белом спортивном костюме выскочила любимая Люська Землякова и побежала навстречу. Таня увидела родное лицо, и у нее полились слезы, поделать с ними ничего не могла. Люся обняла несчастную, как будто уменьшившуюся в размерах подругу и повела к машине.

Из запыленного лестничного окна второго этажа, выходившего на улицу, за сценой наблюдал Сергей Зобов. За его спиной стоял стесняющийся пристального, лобового разглядывания Петр Шишканов, ему хотелось, чтобы сегодня же, сейчас, немедленно, его полюбила эта женщина, садящаяся сейчас в машину, чтобы его увозили на красивом большом автомобиле и про него так же, пусть хоть и после смерти, сказали – «о-очень».