Муссон - Уилбур Смит

— Немногие капитаны стали бы тратить на это время. Некоторые берут в Адмиралтействе порченую свинину, лишь бы сэкономить одну-две гинеи.

Хэл и пушкари проверили порох, желая убедиться, что влага не проникла в бочонки, а порох по-прежнему рассыпчатый, не слежавшийся. Затем вычистили мушкеты, все сто пятьдесят штук, и убедились, что кремни в порядке и, когда по ним ударяют, выдают целый поток искр. Выкатили палубные орудия, смазали лафеты. Подняли на марс и разместили на юте фальконеты так, чтобы они могли поливать палубы вражеского судна шрапнелью. Кузнец с помощниками наточили абордажные сабли и топоры и разместили в стойках, откуда их легко взять при необходимости.

Хэл раздумывал над расписанием, которое определило бы место каждого человека в бою, а также над тем, куда поместить неожиданных пассажиров. В конце концов он выселил мальчиков из их только что сооруженной каюты и отдал ее сестрам Битти. Пришлось отдать свою каюту и Уиллу Картеру, третьему помощнику, хотя она была совсем крохотной, — мистеру Битти и его жене. Этим двум массивным телам предстояло разместиться на койке в двадцать два дюйма шириной, и Хэл улыбнулся, представив себе эту картину.

Хэл много часов проводил в своей каюте на корме «Серафима» с капитаном «Йомена» Эдвардом Андерсоном — они вырабатывали систему сигналов, с помощью которых могли бы общаться в море. Сорок лет назад три парламентария, «генералы моря» Дрейк, Дин и Монк, обновили систему сигнализации, используя днем флажки, а ночью фонари. У Хэла был экземпляр их брошюры «Наставление о лучшем управлении флотом в сражении», и они с Андерсоном договорились положить в основу собственной системы сигналов пять вымпелов и четыре фонаря.

Значение сигнала зависело от комбинации вымпелов и их расположения на снастях, куда их поднимали. Ночью лампы располагали определенным образом по вертикали и горизонтали на грот-мачте и грот-рее.

Договорившись о сигналах, они разработали расписание встреч на случай, если корабли потеряют друг друга в условиях плохой видимости или в бою. К концу этих длительных совещаний Хэл убедился, что достаточно хорошо узнал Андерсона и может ему доверять.

Через семь дней после прихода в Плимут они были готовы к отплытию, и в последний день Уильям дал великолепный обед в столовой Хай-Уэлда.

Каролину посадили за длинным столом между Уильямом и Гаем. Том сидел напротив, но стол был слишком широк, чтобы беседовать. Однако для него это особого значения не имело — Том не мог придумать, что сказать. Он ел мало, едва притронулся к омару и палтусу — своим любимым блюдам. И не мог оторвать взгляда от спокойного, прекрасного лица девушки.

А вот Гай почти сразу выяснил, что Каролина любит музыку, и между ними мгновенно возникла приязнь. Под руководством мастера Уэлша Гай выучился играть на клавесине и цитре, модном щипковом струнном инструменте. Том не проявлял никакой склонности к музицированию, а от его пения, по мнению мастера Уэлша, лошади шарахались.

Во время пребывания в Лондоне мастер Уэлш отвел Гая и Дориана на концерт. У Тома тогда вдруг сильно заболел живот, и это помешало ему пойти с ними, о чем он сейчас горько сожалел, наблюдая, с каким искренним интересом Каролина слушает, как Гай описывает тот вечер, музыку и блестящее лондонское общество. Гай даже запомнил платья и драгоценности каждой женщины, и фиолетовые глаза девушки не отрывались от его лица.

Том попытался отвлечь взгляд этих глаз от Гая, упомянув о посещении Бедлама в Мурфилде — они ездили посмотреть на сумасшедших в железных клетках.

— Я бросил в одного камнем, а он набрал своего дерьма и давай в меня кидать! — оживленно рассказывал Том. — К счастью, промахнулся и попал в Гая.

Розовая верхняя губа Каролины чуть дернулась, словно девушка ощутила запах упомянутого метательного снаряда, и ее завораживающий взгляд пронзил Тома насквозь, заставив запнуться. А Каролина снова повернулась к Гаю.

Дориан напряженно сидел в самом конце стола между Агнес и Сарой. Девочки были скрыты от взрослых цветами в серебряных вазах и высокими канделябрами. Весь обед они хихикали и перешептывались или глупо шутили, хотя им самим эти шутки казались такими уморительными, что они затыкали рот салфетками, чтобы сдержать смех.

Дориан смущенно ерзал в ужасе, что слуга, стоящий рядом, расскажет о положении, в которое он попал, другим слугам. Тогда даже помощники конюхов, мальчишки, его приятели, засмеют его, простофилю.

Во главе стола Хэл и Уильям, мистер Битти и Эдвард Андерсон беседовали о короле.

— Бог свидетель, мне не слишком понравилось, что у нас на троне сидит голландец, но этот маленький джентльмен в черном бархате выказал себя настоящим воином, — сказал Битти.

Хэл кивнул.

— Он ярый противник Рима и не любит французов. За это я буду ему верен. Но я обнаружил также, что у него острый глаз и ум. Думаю, из него выйдет хороший король.

Элис Кортни, молодая жена Уильяма, бледная и тихая, сидела рядом с Хэлом. Вопреки обычным для нее изъявлениям преданности и любви она не смотрела на мужа. На ее щеке под левым ухом темнел синяк, который она попыталась скрыть с помощью рисовой пудры и спущенного на лицо локона. На болтовню миссис Битти она отвечала односложно.

В конце обеда Уильям поднялся и постучал серебряной ложкой по ножке своего бокала.

— Как тот, кого долг обязывает остаться, когда вся моя любимая семья уходит в дальнее плавание… — начал он.

Том опустил голову, чтобы отец и гости не видели его за цветами, сунул пальцы в рот и сделал вид, что его вырвало.

Дориану стало так смешно, что он рассмеялся, закашлялся и спрятал рыжую голову под стол.

Каролина бросила на Тома высокомерный взгляд и повернула кресло так, чтобы не видеть его. Не подозревая об этом общении, Уильям продолжал:

— …Отец, я знаю, что, как и много раз в прошлом, ты вернешься к нам в лучах славы, с сокровищами в трюме. Я буду жить ожиданием этого дня. Но я хочу, чтобы ты знал: в твое отсутствие все внимание и заботу я посвящу семейным делам здесь, в Англии.

Хэл откинулся в кресле, полузакрыл глаза и, одобрительно улыбаясь, слушал звучные фразы старшего сына и его пожелания благополучия и здоровья. Но когда Уильям упомянул в своем обращении и троих сводных братьев, Хэл испытал легкое сомнение: уж слишком красочно расписывал Уильям свои чувства.

Он вдруг открыл глаза и увидел, что Уильям смотрит на Тома в конце стола. Холодный взгляд темных глаз так не вязался с теплыми словами, что Хэл понял: в речах старшего сына мало искренности.

Уильям почувствовал настроение отца и посмотрел на него, быстро спрятав злобу. Его лицо снова отобразило преданность, любовь и печаль, из-за расставания с теми, кого он так любит.

Однако то, что Хэл подметил в глазах Уильяма, породило череду тяжелых мыслей и предчувствие, что он в последний раз сидит за столом со всеми своими сыновьями. Ветра опасности уносят их в разные стороны, и каждый движется особым курсом. «Кое-кто из нас больше никогда не увидит Хай-Уэлд», — подумал Хэл. И почувствовал такую глубокую печаль, что не смог от нее избавиться. Ему трудно было улыбаться, когда он вставал, чтобы ответить на тост Уильяма «Удачи и попутного ветра!»