Имя приказано забыть - Сергей Самаров

– Его национальность выяснить так и не удалось?

– Пока он официально считается китайцем. И зовут его теперь Доктор Шин. Это потому…

– Я слышал, Сережа. Ты мне это в прошлый раз рассказывал. Два, кажется, года назад. Меня что, призывают?

– Генерал-лейтенант Спиридонов дал устный приказ о временной расконсервации. Форму носить, скорее всего, пока не придется, но…

– И что сейчас?

– Я за вами приехал. Пропуск на Хорошевку уже заказан. Получите свои действительные документы, и сразу выедем. Из Грозного, где проводится та самая операция, вылетает генерал-майор Воронов из ФСБ. Наверное, за время моего пути к вам уже вылетел… Вот-вот приземлится… Он будет работать с нами. Но мы его дожидаться не будем. Ситуация может выйти из-под контроля.

– Мне хотя бы побриться надо… – Полковник Студенцов потер недельную щетину на подбородке. Щетина была седая и сильно его старила.

– Я подожду.

– Тогда зайди. Чтобы мне время не терять, хозяйничай сам. Чай согрей.

* * *

Дорога до Москвы заняла больше времени, чем дорога от Москвы. Впечатление складывалось такое, что автомобили со всей России непременно пытаются прорваться в это время в столицу по своей надобности или даже без надобности, или же просто кто-то собрал все возможные автодорожные помехи в одном направлении, чтобы умышленно помешать майору Яблочкину вовремя доставить в здание ГРУ полковника Студенцова.

– Я, Сереженька, из деревни уже полгода дальше райцентра не выбирался, – усмехался на ворчание майора Стройбат. – Не думал вообще, что в стране столько машин наберется. И сочувствую тому, кто каждый день за рулем.

– И с каждым днем все труднее ездить, – сказал, как простонал, Яблочкин.

– По доброму-то, следовало бы сначала дорогами в стране заняться, и только потом машины на них выпускать. А у нас все наперекосяк, не подумав.

– Если дороги привести в порядок, тогда пропадет отличительная черта нашей державы, – возразил Яблочкин. – А этого никому, кажется, не хочется, ни патриотам, ни космополитам. Думаю, при своей жизни я хороших дорог не застану.

Так и добирались они, сначала поругивая всех, кого ругать следовало, и ругать было за что, а потом и вообще молча, потому что ругаться и ворчать уже устали. Но все же Яблочкин опять показал умение «вертеться» в городских условиях и использовать проходимость своей машины, для которой не могут быть преградой бордюры дорог, так что до места они добрались вовремя, и свои документы полковник Студенцов получить успел. И сразу, не задерживаясь, выехали в сторону Приволжского, хотя им и сказали, что генерал-майор Воронов вот-вот приземлится в Жуковском. Однако дожидаться, пока генерал доберется сначала до Москвы, а потом еще и до него, чтобы с собой забрать, – было бы потерей драгоценного времени. Вот и решили, что Воронов своим ходом сумеет попасть в Приволжский.

* * *

Алексей Васильевич, внешне грубоватый и простоватый человек, соответствующий имиджу отставного капитана стройбата, на самом деле не был ни грубым, ни простоватым. Едва маленький внедорожник Яблочкина покинул пределы Москвы и дорога стала более-менее «проездной», Алексей Васильевич закрыл глаза и сделал вид, что его слегка укачало. По крайней мере, до такой степени укачало, что глаза начали слипаться. В действительности он привычно контролировал ситуацию, но сам при этом внутренне готовился к встрече с человеком, за которым охотился долгих двенадцать лет. К чему привела эта охота, сказать трудно, потому что результат неизвестен до сих пор.

Там, в штате Пенсильвания, где Алексей Васильевич жил под именем Глена Рассела, владельца ранчо, на котором выращивались и объезжались прогулочные лошади для состоятельных людей, имидж у него был совсем иной, хотя, в общем-то, чем-то и схожий. Вообще-то в Пенсильвании ранчо – это редкость. В Пенсильвании в сельской местности живут фермеры, и держат они фермы. Но Расселу, выходцу с просторного и привольного юга, захотелось иметь именно ранчо, и он, располагая свободными средствами и имея упрямый характер, заимел именно ранчо. Человек с наклонностями ковбоя, прямолинейный, и не всегда вписывающийся в общество людей, равных ему по состоянию, Глен Рассел мало общался с другими пенсильванцами. Единственным человек, с кем он сошелся близко, был владелец соседней маленькой фермы, непонятный и замкнутый в себе, хотя и очень добрый внешне, доктор Хуахин Шинкуа, колумбиец по происхождению. Наверное, они сошлись именно потому, что оба плохо принимались коренными пенсильванцами. Вообще-то доктор Шинкуа на своей ферме появлялся редко, чаще проводя время где-то на окраине Питсбурга, где работал в какой-то лаборатории. Но и сам Рассел часто жил в Питсбурге, доверяя ранчо своим наемным работникам. Сближение соседей произошло из-за общего увлечения лошадьми. Правда, доктор Шинкуа не умел объезжать лошадей, как это делал Рассел, но с удовольствием, когда приезжал на ферму, катался на маленькой прогулочной лошадке по окрестным лесам. Как-то само собой получилось, что соседи в сельской местности стали поддерживать отношения и в Питсбурге, где Рассел имел большую квартиру, не желая жить в отдельном доме, как жил мистер Шинкуа. Но общаться в городе им приходилось реже, чем в сельской местности, потому что в городе доктор Шинкуа большую часть своего времени отдавал работе.

3

Глаза паренька смотрели испуганно и непонимающе. Так смотрит зверек, попавший в капкан и еще не сообразивший, что с ним произошло. Паренек тоже не сразу осознал, что произошло с ним. Только что, казалось бы, сидел за камнем и наблюдал в бинокль за тем, как обедает группа Абу Обейды. И слюнки глотал. Но тут глаза почему-то закрылись. А когда они открылись, он оказался один на один против человека в военной форме и не было рядом никого из своих, на кого он мог бы положиться. Но уже через несколько секунд боль в затылке дала о себе знать – кулак у подполковника Сохно не из легких. И паренек все понял, все осознал, и в глазах появился сковывающий движение зрачка страх.

– Как тебя зовут, сынок? – спросил Сохно.

Спросил мягко, почти с участием. Но этот голос совсем не сочетался с не самой добродушной в мире физиономией подполковника, и потому доверия пареньку, кажется, не внушил. Тот упрямо молчал, и даже не рассматривал Сохно, а просто каким-то рассеянным взглядом охватывал его всего.

– Не бойся, не бойся. Пока убивать тебя я не собираюсь. Будешь себя хорошо вести, вообще могу помиловать. Как зовут, спрашиваю.

Паренек что-то ответил длинной фразой. Сохно показалось, что он разобрал чеченскую речь или речь, похожую на чеченскую. По крайней мере, типичного арабского «пения» слов не чувствовалось, но обычная горская гортанность произношения улавливалась сразу.

– Ты что, по-русски не понимаешь?

В ответ опять прозвучала долгая фраза, в которой подполковник несколько раз отчетливо уловил слово «урус». Удивляться подобному не приходилось. Дети, родившиеся уже в период правления Дудаева или накануне этого правления, особенно в горных селениях, часто не говорили по-русски. А если мальчишка рос, скажем, где-то в отряде под присмотром отца или какого-то родственника, что тоже порой случалось, у него вообще не было практической возможности выучить русский язык.