Тайна - Эрнесто Киньонес

Я уже готовился пойти навестить Сальвадора, когда мать прервала телефонный разговор и спросила, куда это я собрался.

– Прошвырнуться с П. К.

– Точно? – Она извинилась перед своим телефонным собеседником. – Потому что мне шепнули, что ты ходил на второй этаж и стучался к той сумасшедшей женщине.

– Мама, я учусь в школе, – оскорбился я, – а теперь у меня еще и работа. У меня ни на что больше времени нет.

– Mira, Хулио, Инельду видели на улице, она ходила в магазин.

– Ну и что? – Я пожал плечами.

– Эта женщина на улицу глаз не кажет, так с чего вдруг она…

– Что – она?

– Ты опять слышишь голоса?

– Никаких голосов я никогда не слышал.

Но ее глаза продолжали всматриваться в меня, ища знаки, которые могут видеть только матери.

Потом выражение лица у мамы вдруг изменилось, и она сменила тему.

– Dios te cuide[72]. Не гуляй допоздна.

Я уже собрался уходить, как вдруг из спальни вышел отец.

– Можно мне выгулять собаку? – спросил он по-испански.

А вдруг отец, выгуливая собаку, доберется до Верхнего Ист-Сайда? Вдруг кто-нибудь узнает собаку? Вдруг позвонит в полицию?

– Да, пап, конечно, только далеко не уходи. – Я решил рискнуть, дать отцу почувствовать, что он при деле, обрадовать его.

– Спасибо. Я не собираюсь перебивать у тебя работу, – объяснил по-испански отец. – Об этом и речи нет. Мне просто хочется что-нибудь делать. Вот и все. – Отец полез за своими лучшими ботинками и лучшей одеждой, потому что весь район увидит наконец, что он при деле. Отец даже стал насвистывать эквадорскую песенку. И настроение у меня стало получше: я как будто принял папу на работу.

Сальвадор открыл дверь, заслоняя глаза от слепящего солнца. В руке он держал жареный кукурузный початок, обмазанный майонезом и политый соусом «Табаско».

– Именно так едят Mejicanos[73]. Очень неплохо! Ты бы попробовал, papo. Я так просто счастлив, что у меня еще остались зубы и я могу есть кукурузу, понимаешь, papo?

В Испанском Гарлеме жило много мексиканцев, повсюду были их вкусы и их передвижные лотки с едой. Они размахивали своим флагом, как мы – своим, но теперь их зелено-бело-красный орел захватывал все больше места в нашем районе. Мексиканский флаг развевался над всем Эль Баррио, и похоже было, что у нас с ними взаимная симпатия, потому что они не слишком петушились. В отличие от нас, когда мы только начали появляться здесь и итальянцы хотели нас поубивать.

– Ты бы еще их жареные манго попробовал, – сказал Саль, впуская меня. – Вот вкусная штука. И они во все добавляют pique. Были бы у меня деньги, я бы каждый день такое ел. Объедение. Слава богу, я не страдаю высоким давлением, у меня просто диабет второго типа. Да и какая разница, papo.

Я прошел мимо старых телевизоров, составленных у короткой стены коридора.

– Зачем тебе столько телевизоров, Саль?

– Починю, продам, – ответил он, словно это и так было ясно.

Наверное, он находил все это старье во время своих ночных прогулок, на тротуарах. Мне не хватило духу сказать ему, что в наше время никто не станет покупать старые здоровенные телевизоры.

– И пианино починишь? Тоже продай. – Я указал на самый большой предмет в его гостиной.

– Нет, нет. Это подарок. Может, хочешь послушать что-нибудь? Я могу тебе сыграть, papo. Правда.

– Да нет, спасибо. – Я достал пачку мятых двадцаток.

– Точно? – Он не верил. – Сколько тебе дали?

Я сказал.

– Ладно. Неплохо. – Вот если бы Саль провернул эту схему, он бы добыл больше! – Ищи чистокровных собак. Однажды я позаимствовал у хозяев щенка лабрадора; сколько же я за него вытряс!.. – Сальвадор доел кукурузу и стал высасывать початок. – Значит, видел Таину?

– Да, она очень красивая. Только почему она иногда такая злющая?

– Разве? Я не замечал. – Саль поковырял в зубах.

– Ругается, как грузчик, все у нее то дебильное, то сраное.

– Не замечал. – Он слизал майонез с пальцев.

– А еще ты говорил, что она не знает английского.

– Нет, papo. Я сказал, что она прочитала надпись на почтовом ящике по-испански.

– Ладно, проехали. – Я оставил тему, потому что Саль был безнадежен.

– Ты и дальше хочешь видеться с Таиной?

– Конечно.

– Тогда добудь денег на Пету Понсе. – Похоже, Салю такая сделка казалась совершенно нормальной. Он открыл холодильник. – Хочешь чего-нибудь? У меня есть бобы. Сыр. Есть хлеб, а в этот раз нам раздавали бекон. Не знаю, откуда дядя Сэм брал свиней, но бекон вкусный. – Он заметил, что мне не по себе, и закрыл холодильник. – Послушай, papo. Я не виню свою сестру за то, что она делает. Она выросла в Нью-Йорке, и в ее детстве было много жестокости. Ты понимаешь меня, papo?

– Ну и что? Моя мама тоже так росла, а с ней все в порядке.

– Верно, потому что твоя мать осталась в лоне церкви. В церкви, где она обретает утешение, papo. Так было и с Инельдой. Но знаешь, что происходит, когда церковь вышвыривает тебя? Что происходит, когда обрывается дорога жизни? Когда Инельда присоединилась к церкви, она уже была развалиной после всего, через что прошла в детстве, а когда церковь отвергла ее, она и вовсе впала в отчаяние. Она может молить Бога о чем угодно, но ничего не произойдет. Я знаю. Я это знаю, поэтому я сказал ей: Бог пришлет кого-нибудь тебе на помощь.

– И кто же это?

– Ты! – Саль ткнул меня в грудь пальцем. – Ты, papo. Бог послал тебя.

– Бог меня не посылал. – Ничего глупее я в жизни не слышал.

– Я ей сказал, что послал. Ты все, что у нее есть.

Я знал, что донья Флорес считает Сальвадора святым. Наверняка она верила каждому слову брата.

– Она всегда может вернуться в церковь, – сказал я. – Там ей помогут.

– Не может.

Я заметил, что костюм vejigante немного помялся. Неужели Саль его куда-то надевал? Значок ¡Puerto Rico Libre! погнулся.

– Раны Инельды слишком глубоки. Когда после истории с Таиной их обеих изгнали из церкви, Инельда потеряла разум. Она слишком глубоко ранена, papo. Неужели не понимаешь? – И Саль покрутил пальцем у виска. – Она сошла с ума. Рехнулась. Ты же видел, как она разговаривает со стенами? А я не могу ей помочь, потому что я старый человек и тоже сумасшедший, на свой лад, papo. Тюрьма… – Саль резко замолчал, он никогда раньше не произносил этого слова. Теперь оно выскользнуло, и он пытался заарканить его и вернуть назад, в рот, но оно уже вырвалось на свободу. – Она меняет человека. Когда годами живешь бок о бок с людьми, изломанными так, что уже не восстановишь, но все-таки живыми, ты сам меняешься. И когда выходишь из тюрьмы, забираешь ее с собой… Я тоже на свой лад сумасшедший. Послушай меня, papo: бедность – это жестокость. Они держат нас в бедности, чтобы мы слетели с катушек, и тогда они смогут винить нас.

– Ну не знаю. Они то, они это. Ладно