Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - Батист Болье

– Посмотришь его?

Я уклонился от ответа:

– Он стабилен?

– Да. Ждем, когда подготовят операционную. Посмотришь его?

– Нет. Не сейчас.

Не хотел я смотреть на Крузо восемнадцати лет, водителя-неудачника, лежавшего во второй палате.

Крузо, который побрякивал костями при малейшем сотрясении и сообщал всем и каждому: “К счастью, я был в машине один”.

Он не помнил недавние события – обычное дело при черепно-мозговой травме или посттравматическом синдроме. И все же в восемнадцать лет бывает только Большая любовь, и никакая другая, даже если она живет недолго.

Его подружка, сидевшая на пассажирском месте, погибла мгновенно.

(Поправка: в ОКЭГ не на каждый вопрос имеется ответ.)

Я думал о Крузо. По глупости я и сам часто превышал скорость. И постоянно говорил себе, что умру молодым – погибну в автокатастрофе. Дурацкие мысли, что тут скажешь? Однако я уверен, что однажды это произойдет.

Я сообщил об этом Жар-птице.

Она злобно покосилась на меня. Умирающая здесь – она! У каждого своя роль в этой человеческой комедии. Ей хотелось бы, чтобы я испустил дух лет в сто, не раньше.

– Будь осторожен, – попросила она.

Я плохо вожу машину. Мои друзья говорят, “в спортивном стиле”. На самом деле я резко разгоняюсь, шумно газуя.

В последние три месяца всех, кто садится ко мне в машину, удивляет слишком громкая музыка.

– Ты всегда включаешь музыку на такую громкость?

– Нет, конечно…

Только когда прохожу практику в отделении паллиативной медицины. Останавливаясь на “красный”, даже танцую (точнее, жестикулирую). И становлюсь похож на перевозбужденную кислотницу. Плевать. Какой, по-вашему, главный вывод я сделал после полугода практики в паллиативном отделении? Можешь включить музыку на полную громкость – включи. Впрочем, этот принцип применим не только к музыке… Можешь бить чечетку – бей чечетку. Даже в больничном коридоре, даже рискуя низко пасть в глазах уборщицы. Все сгодится, лишь бы не думать о пациентке из седьмой палаты: выделывай любые колена, танцуй на краю пропасти.

Кроме шуток: если однажды вы заметите чокнутого, который пляшет в своей маленькой серебристой машинке, остановившись на красный свет, не судите строго, может, это я. А еще лучше, тоже станцуйте, сидя за рулем.

Я поговорю об этом с пациенткой из седьмой палаты, для начала немного над ней посмеявшись: “Я прислушался к вашим советам: танцую, развлекаюсь”.

Она успокоится.

Потом выдам ей порцию солдатских анекдотов об одноглазых проститутках и карликах в шортах, чтобы ее шокировать. Пусть обидится и посмотрит на меня с возмущением. Даже на пороге смерти ей придется слушать мои сомнительные шуточки.

10 часов,

ОКЭГ

Совершенно пав духом из-за истории с Крузо, я зашел в соседнюю палату, к месье Шопену, восемьдесят шесть, госпитализация по поводу болей за грудиной. Все как полагается – осмотр, эхограмма, диагноз, вот только прогноз неважный. Я никогда еще не видел больного, который так радовался бы известию, что у него неоперабельное расслоение аневризмы аорты.

Он улыбался. Ему в общих чертах объяснили, что его аорта может в любой момент разорваться и кровь хлынет в брюшную полость. Он улыбался.

Может, у него старческое слабоумие? Медсестры ничего об этом не знали. Он лежал на кровати, абсолютно довольный своей участью.

Поговорил с его дочерью по телефону: нет, с головой у месье Шопена все в порядке; да, он все понимает.

Тогда почему он спокоен?

Месье Шопен восьмидесяти шести лет остался юношей: он был влюблен.

Девять дней назад его жена умерла. Они прожили вместе шестьдесят четыре года.

А я-то, наивный бедолага, переживал, сообщая месье Шопену, что недолго ему осталось быть вдовцом! Он страдал не расслоением аневризмы, а расслоением любви.

Было 10 часов утра. Самое время напомнить актерский состав:

• интерн, бьющий чечетку, чтобы посмеяться над Старухой с косой;

• юный влюбленный, сердце которого вот-вот разобьется;

• престарелый влюбленный, радостный оттого, что его сердце вот-вот остановится.

Логично будет упомянуть и представителей пантеона больничных богов:

• справа от меня – бог юных влюбленных, божество глуповатое и нерадивое;

• слева – бог престарелых влюбленных, ласковый и доброжелательный; он делает так, чтобы у старых вдовцов, потерявших свою любовь, расслоилась аневризма аорты.

В обоих случаях смерть одерживает победу, но не в обо их случаях красивую.

Немного позднее я отправился осматривать Эпонину Этен девяноста двух лет. Накануне вечером она упала и разбила голову. Когда мы молоды, мебель предпочитает лакомиться пальцами наших ног, когда стареем, любимым блюдом всех ее углов становится наша голова, в особенности лоб.

Пациентка пришла в ужас.

Почему?

Старая дама была совершенно глуха и слепа на оба глаза.

Вообразите: вы просыпаетесь неведомо где, в темном помещении… Вас кто-то трогает, а вы не знаете кто… С вами говорят, а вы ничего не слышите…

Я отступил: она сидела на кровати, я стоял рядом и не знал, что делать.

Успокоить ее? Но она ничего не слышит. Я проорал что-то прямо ей в ухо, она и бровью не повела.

Взять ее за руку? Но она не знает, кто я. Она ведь жила в темноте уже много лет – а тут ее кто-то хватает за руку!

Нет, не получится.

Она повертела головой вправо-влево, потом стала поворачиваться всем телом. Ей было не по себе.

Как же мне себя вести?

Вдруг в дверь робко постучали. Пришел ее муж, очень элегантный старик. Дама с синяком под глазом уже семьдесят один год была замужем за этим господином в шляпе.

Эпонина, девяносто два года, глухая и слепая, улыбнулась, с довольным видом повернув голову к двери:

– А! Вот и ты!

Она не видела его и не слышала. Но она знала: он здесь. Его присутствие ее успокаивало и радовало.

– А! Вот и ты! – повторила она.

За все утро не слышал ничего приятнее.

11 часов

Тем утром все старики назначили друг другу свидание в больнице. Восьмая казнь египетская. Нашествие саранчи в ходунках. Нет, я не имел ничего против, только мне нужно было еще осмотреть двоих больных, и я уже не успевал подняться на шестой этаж и поднять хай, чтобы заставить Жар-птицу поесть…