1956. Венгрия глазами очевидца - Владимир Байков

— Вот так и работаем, — такими словами заключил он нашу поездку на Днепропетровщину.

Кадар попросил меня перевести, что говорилось по телефону. Я ответил, что это непереводимо, таких слов в венгерском языке нет или я их еще не выучил.

— Ничего, что сильные мира сего ругаются, — заметил Кадар, — лишь бы не сажали невинных людей в тюрьмы и лишь бы не расстреливали.

Тогда я еще не предполагал, что поездка на Украину предопределит встречи и всю будущую работу с Кадаром.

8 июня 1956 года Михаил Суслов, член Президиума ЦК КПСС, уже в то время главный идеолог партии, по дороге на отдых прибыл в Венгрию, взяв переводчиком меня. Сначала он беседовал с Ракоши. Разговаривал и с Имре Надем, как раз перед этим отметившим свое 60-летие. На юбилее присутствовало около 50 гостей, но ни одного члена Политбюро ЦК ВПТ. На беседах Суслова с Матьяшем Ракоши и Имре Надем я не присутствовал, они знали русский, а вот разговоры Суслова с Кадаром мне довелось переводить.

Янош Кадар к этому времени был избран первым секретарем Будапештского областного комитета Венгерской партии трудящихся. Придя на беседу, Кадар тепло поздоровался с Сусловым, а потом и мне крепко пожал руку. По неписанному протоколу это не очень-то было принято, переводчику полагается кивнуть, и достаточно — ведь он одна из последних спиц в политическом колесе. Выражение удивления, смешанное с неодобрением, промелькнуло на лице Суслова. Я заметил, что Кадар своим крепким рукопожатием дал мне понять, что помнит Донбасс и Днепропетровск.

Суслов начал беседу с расспроса о том, как Кадар оценивает современную обстановку в Венгрии, и о перспективах развития событий в партии и в стране.

Кадар охарактеризовал положение в стране как очень тяжелое и тревожное, и в экономическом, и в политическом плане. Партия после всего содеянного за последнее время почти полностью потеряла авторитет, в ее рядах наблюдался разброд, развитие событий вышло из-под контроля Политбюро Центрального Комитета ВПТ. Кадар подробно охарактеризовал причины общего недовольства населения страны: неквалифицированное руководство, бездумное копирование приемов и методов власти, принятых в СССР при Сталине, неразумное внедрение советской модели государственного устройства, крупные экономические просчеты, репрессии, разнузданные действия ни с чем и ни с кем не считающихся советников из Советского Союза, особенно из силовых министерств, и директоров совместных с СССР предприятий. О Ракоши он говорил без злобы и даже без обиды за то, что тот посадил его в тюрьму по приказу Кремля[63]. Он считал, что Ракоши тяжело болен и ему давно надо было отойти от руководства партией и страной по состоянию здоровья. Хотя отметил, что и когда был здоров, ему не надо было так подхалимски копировать все советское.

Такая терпимость мне казалась удивительной — знакомые партработники утверждали, что Ракоши ненавидит Кадара как первого кандидата на место генсека, считая его «главной темной лошадкой» партийно-государственной оппозиции[64].

Кадар подчеркивал, что настоящей опоры в массах у партии, ее функционеров, — нет: старых венгерских коммунистов-подпольщиков с самого приезда из Москвы в 1945 году Ракоши в расчет не принимал, в речах и статьях третировал, не давая им заслуженной работы, а позже немало из них вообще пересажал. Арестам в стране подверглись и многие бывшие руководители венгерской социал-демократии, хотя выходцами они были из пролетарской среды и пользовались авторитетом у рабочих. В армии, особенно в кругах старшего и высшего офицерства, царило напряженное ожидание — не повторятся ли снова аресты и расстрелы, как это было в 1949–1951 годах. Среди периферийных партийных функционеров тоже растерянность — они не знают, что делать в создавшейся ситуации. Студенты, молодежь в Будапеште и других крупных городах организуют массовые общественно-политические собрания дискуссионного кружка имени Петёфи, где требуют вывода советских войск, многопартийных выборов, нового партийного руководства вместо обанкротившегося старого, требуют суда над Михайем Фаркашом и Петерем Габором — главными виновниками репрессий, требуют свержения статуи Сталина на площади героев[65].

Когда Суслов поинтересовался у Кадара, кто может возглавить сейчас Венгрию вместо Ракоши — Герё, Надь, Мюнних или еще кто-то из молодых политиков, Кадар ответил, что Герё не авторитетен, Надь постарается повернуть страну в проюгославском направлении.

Тогда Суслов спросил: а не возьмется ли Кадар сам повести Венгрию?

Тот с удивительной решительностью заявил:

— При такой прямой зависимости от Москвы и полной несамостоятельности страны в основных направлениях — куда и как развиваться Венгрии, у меня надежды на вывод из такого глубочайшего политического и экономического кризиса нет. Вам, советским руководителям, надо все менять в корне и в отношениях со страной, и с нами.

Суслов сухо поблагодарил за содержательную беседу: на его почти всегда непроницаемом лице ничего не отразилось. После отъезда Суслова в Москву у меня осталось впечатление (но я отнюдь не политолог, и это мое личное мнение, да и достаточной информацией я не владел), что к июню 1956 года достойной замены Ракоши Политбюро ЦК КПСС так и не нашло, в том числе и в лице слишком строптивого, независимого в суждениях Кадара. Позже, читая опубликованные «ранее секретные» материалы, я узнал, что Суслов продолжал и после беседы с Кадаром делать ставку на Ракоши[66]. И я еще раз убедился, что руководство Венгрии формируется отнюдь не в самой стране, а за ее пределами, в Москве — в Политбюро ЦК КПСС, без достаточного учета интересов народа, и не по его воле, а в интересах партийных олигархов, при демагогических заявлениях типа: решайте сами, а мы не вмешиваемся. Хотя было очевидно, что руководство ВПТ в Венгрии формируется из тех, кто не может пойти против воли высших партийных боссов из Москвы.

Это подтвердили и дальнейшие июльские события 1956 года, когда всполохи назревающего восстания уже проглядывались. В Будапешт прилетел член Президиума ЦК КПСС, первый заместитель главы правительства СССР Анастас Микоян, чтобы «предложить» ЦК ВПТ освободить Ракоши от должности первого секретаря «по состоянию здоровья» и утвердить в этой должности Герё, а вторым секретарем центрального руководства избрать Кадара[67]. Однако в начале неспокойного октября 1956 года, когда в Москву приехали Эрнё Герё и Янош Кадар для очередных переговоров с Микояном и Сусловым[68], состоялась еще одна встреча Кадара с Сусловым, где я также переводил.