И побольше флагов - Ивлин Во

Одна эвакуированная, как выяснилось, оказалась мошенницей: она так впечатлилась пропагандой властей, что, будучи бездетной, но желая поскорее очутиться в безопасности, выкрала младенца из оставленной без присмотра коляски. Теперь эвакуированными в основном оказывались дети – сгрудившиеся на пятачке, они казались не такими угрюмыми и наглядно демонстрировали членам сельской общины, каково приходится обитателям других частей страны. Их терпели как неизбежное и временное зло. К некоторым из них их хозяева даже привязывались, но какие бы то ни было выводы и обобщения по молчаливому уговору не касались семейства Конноли.

Явились они, по-видимому, непосредственно как кара Господня без какого бы то ни было человеческого посредничества: фамилии этой в списках не значилось, документов у них тоже не было, как не было и ответственных за них. Их обнаружили прятавшимися под скамейками в поезде, когда вагон чистили в вечер прибытия первого потока. Детей извлекли из-под скамеек, они стояли на платформе, и никто не знал, кто они и откуда взялись. Так как оставить их на платформе было невозможно, Конноли включили в группу, отправлявшуюся на автобусе в Мэлфри. Внесенные в список, они обрели официальное существование, и с тех пор их судьба неразрывно сплелась с судьбой Мэлфри.

Узнать что-либо о родителях Конноли не удалось. Когда лаской или угрозами детей пытались заставить раскрыть свое происхождение, они нехотя упоминали некую «тетушку». Для этой женщины, судя по всему, война оказалась долгожданным освобождением. Она привела опекаемых на железнодорожный вокзал, пихнула их в толпу гужевавшихся на перроне подростков, после чего поспешно скрылась и замела все следы, съехав из дома неизвестно куда. Поиски полиции и расспросы жителей окрестных кварталов свелись к единственному результату – информации о том, что женщина здесь жила, но больше не живет. Она осталась должна некоторую малую сумму за молоко – это все, что о ней помнили ее невозмутимые соседи.

Одной из Конноли была Дорис, половозрелая девушка лет, как следовало из ее разнообразных ответов, от десяти до восемнадцати. Мгновенно возникшие и хитрые попытки записать Дорис во взрослые были пресечены осмотревшим ее доктором, который определил возраст девушки как «около пятнадцати лет». У Дорис были черные, коротко остриженные волосы, большой рот и темные свинячьи глазки. В ее внешности было что-то эскимосское, но лицо у нее было румяно, а в манерах наблюдалась живость, обычно не присущая представителям этой достойной народности. Она была коренаста, с распиравшей платье грудью и позаимствованной у звезд кинематографа походкой, видимо, должной обозначать соблазн.

Мики, чей возраст, если судить по сроку его довольно сурового приговора за кражу со взломом, был меньше возраста сестры, а фигура – худее, отличался хилостью и хмуростью. Он был молчалив, а если и произносил что-то, то все слова были непечатными.

Марлин была признана на год младшей, чем брат, поскольку яростные его возражения помешали посчитать ее и Мики близнецами. Явившись плодом более длительного, нежели обычный, совместного загула ее родителей, она родилась умственно отсталой. Но документировать это не позволил доктор, выразивший мнение, что жизнь на вольном воздухе порой творит чудеса.

Такими они и предстали в самый канун войны в помещении приходского совета Мэлфри: одна с плотоядной ухмылкой, другой понуро, третья – пуская слюни, – более неприглядное семейство, наверное, трудно было бы сыскать во всем королевстве. Барбара окинула их взглядом, потом взглянула еще раз, дабы удостовериться, что глаза ее не лгут, и определила Конноли к Маджам из Лэмстока, крепкого фермерского хозяйства, находившегося в отдалении от Мэлфри.

Не прошло и недели, как возле парковой ограды возник молочный фургон мистера Маджа, в котором находились и трое детей.

– Я не из-за себя, миссис Сотхил, меня целый день дома нет, кручусь-верчусь, а вечерами такой замотанный, что только бы до постели добраться, так что мне это еще куда ни шло. Дело тут в моей старухе. Все это на ее шею, и терпеть больше она не желает. Заперлась на чердаке и сказала, что не спустится, пока они в доме. А если она что сказала, миссис Сотхил, то значит, так тому и быть. Мы всей душой хотим помочь, когда война и все такое, но вытерпеть этих огольцов нет никакой возможности, это точно.

– О господи… Кто же из них, мистер Мадж, доставляет вам неприятности?

– Да все они. Сперва казалось, что парнишка еще ничего, хотя и понимать, что он говорит, трудно было, ведь в тех местах, откуда он, и говорят-то по-особому. Дикий, нелюдимый, ладно, но вроде вреда от него особого нет, так думали до истории с гусем, когда он увидел, как я гуся режу. Я нарочно ему показал, думал развлечь, ну и пусть приучается к сельской жизни, может, фермером станет. Дал ему голову поиграть, и он вроде рад был. Я ушел работать на свекольное поле, и, разрази меня гром, если вру, он раздобыл где-то нож. А когда я вернулся к ужину, шесть моих уток уже без голов валялись и старый наш кот вместе с ними. Да, мэм, истинная правда, разрази меня гром, если он и коту нашему рыжему голову не отхватил. Младшая их девчонка – от нее грязь одна. Не только в постель мочится каждую ночь, но и всюду – и на пол, и на стулья, да и не только мочится. Видно, там, откуда она, не научили ее, как в доме вести себя следует.

– Но старшая девочка хоть как-то помогает?

– По мне, мэм, так старшая – это самое зло и есть. Моя старуха, может, и терпела бы, если бы не старшая. Из-за Дорис этой она и взбеленилась. Слаба эта Дорис на передок, вот в чем дело. Истинно так, мэм. Она даже ко мне подкатывалась, хотя я ей в деды гожусь. И Вилли нашему она прохода не дает, ни на минуту не оставляет его в покое. А он скромный парень, Вилли, стеснительный, не может работать, когда она к нему лезет, лезет и не отстает никак. Вот такие дела, мэм. Вы уж простите, что не выдержали, но я обещал моей старухе, что вернусь один, без них, и от слова своего отступать никак не могу.

Мистер Мадж был первым в череде принимающих сторон. Самый долгий срок пребывания Конноли у тех или иных хозяев составлял десять дней, самый короткий – час с четвертью. За полтора месяца слух о них разнесся далеко за пределы прихода. Влиятельные люди в Лондоне, собираясь в «Терфе»[22], втихомолку обсуждали эту тему: «Весь план с самого начала был ошибкой. Вчера я узнал о некоторых примерах поведения этих эвакуированных…» – и весьма вероятно, что причиной скандала послужили именно Конноли. Речь о них шла и в палате общин, им посвящались параграфы официальных документов.

Барбара попыталась разделить детей, но в первую же ночь разлученная с братом и сестрой Дорис вылезла в окно и пропала; по прошествии двух дней ее обнаружили в сарае, находившемся в восьми милях от дома, упившуюся сидром и неспособную внятно рассказать о том, где она была и что делала все это время. В тот же вечер Мики искусал жену дорожного рабочего, в дом которого был определен, да так сильно, что пришлось обратиться к окрестной фельдшерице. С Марлин же случился сильный припадок, породивший не воплотившуюся в жизнь надежду на возможность летального исхода. Все пришли к единому мнению, что единственным подходящим местом для Конноли является «спецучреждение», и перед самым Рождеством после выполнения ряда формальных процедур, осложненных неясностью происхождения Конноли, они наконец-то были в такое учреждение отправлены, и Мэлфри вернулась к своим обязанностям по приему гостей и увеселению их с помощью елки и фокусника, сопровождая все это вздохами облегчения, слышными далеко окрест. Подобное испытывают люди, когда после ужасов ночного авианалета слышат сигнал отбоя.