1941. Время кровавых псов - Александр Золотько

– Я офицер Красной армии, – как можно тверже выговорил Севка. – Я – офицер!

– Даже и не смешно, – с некоторым разочарованием проговорил Орлов. – Вот я тебя слушаю и все равно ничего не могу понять… Вот хоть убей – не понимаю. С одной стороны, вроде все нормально. И в бою ты не обгадился, и реагировал на пленных, скажем, поначалу правильно, по-комиссарски… Чуть в атаку не бросился, меня на глупость подбил… И жизнь мне спас. Мог просто сбежать, а нет – стрельбу открыл, троих убил. Вроде свой.

– Я свой, – как можно проникновеннее произнес Севка. – Свой.

– Ну да, офицер Красной армии, – кивнул Орлов. – Младший политрук. В газете работаешь дивизионной. Газета, кстати, как называлась?

Севка набрал воздух в легкие… Закрыл глаза. В кузове лежали газеты… Вверху листа была надпись.

– «За Родину!» – сказал Севка.

– «За Родину!» – повторил эхом Орлов. – Предположим. А дивизия какая?

– Я… Это… – Воздух комком застрял в горле у Севки. – Номер…

– Не помнишь… – протянул Орлов. – Странно выходит… Очень странно. Надо было мне у тебя все сразу выяснить, только как-то неловко допрашивать парня, которого только что спас. Некрасиво. А потом, когда сообразил, сразу и не поверил. Не складывается все до купы. Я ж при тебе вел разговоры, за которые любой, самый неопытный политработник на меня уже бы «наган» навел. Анекдот про троцкистов…

– Какие троцкисты… ты же мне жизнь спас. – Севка лихорадочно пытался сообразить, что придумать, как объяснить Орлову свое поведение. – Ну, мало ли, что ты мог говорить. Свои ведь.

– Офицеры, – подсказал Орлов.

За последние десять минут это, похоже, стало его самым любимым словом. Офицеры. Ну да, офицеры…

– То есть ты даже сейчас не понял, что несешь. – Голос Орлова стал грустным. – Какие, к хренам собачьим, в Рабоче-Крестьянской Красной армии могут быть офицеры? Командиры, твою мать! Красные командиры! Офицеры у немцев и у белых были. Понял? У немцев и у белых.

Теперь Орлов кричал, не боясь, что кто-то услышит его голос.

– Ты из немцев? Тогда получается, что тебя забросили к нам в тыл без подготовки. Язык, значит, выучили почти чисто…

– Почти? – удивился Севка.

– Акцентик у тебя легкий, Сева. Ты уж извини, но с буквой «ща» у тебя проблемы.

– А я с Украины. Из Харькова я…

– Может быть… Может быть… Значит, для немецкого диверсанта ты, во-первых, ведешь себя странно, а во-вторых, не знаешь элементарных вещей. Я был о немцах куда лучшего мнения. Значит, можем предположить, что ты не немец.

– Ну не немец я! – выкрикнул Севка. – Всеволод Александрович Залесский!

– Офицер Красной армии…

– Офицер… – Севка задохнулся и замолчал.

– Ты не немец, понятно. Может, белый? Для того чтобы помнить время до революции, ты слишком молодой. Агент из эмигрантов – там наверняка тебя подготовили бы получше. И офицеров поминать запретили бы строго-настрого. Но и нашим, советским человеком ты тоже быть не можешь. Каждый октябренок и пионер знает, что у нас в армии бойцы и командиры… И все разбираются в званиях. А ты… Быстро сообщи мне, какие знаки различия у майора Красной армии? Быстро, не задумываясь!

– Ромб! – выпалил Севка и по выражению лица Орлова понял, что промазал. – Этот… как его… прямоугольник… шпала.

– Не позорься, Залесский, – вздохнул Орлов. – Что прикажешь мне думать? И что прикажешь делать? Я тебя поначалу хотел вывести к нашим и сдать в Особый отдел. Все рассказать и отдать. Пусть они сами разбираются. Может, в Москву тебя отправили бы. Не мое дело. Знаю только, что с тобой что-то не так…

– А если я просто сумасшедший? – вскинулся Севка и скрипнул зубами, осознав, что совершил очередную ошибку.

Ему бы затянуть какую-нибудь песню. Современную ему, совершенно идиотскую по меркам этого времени. Какие-нибудь «муси-пуси» прекрасно подошли бы. Ни один чокнутый не станет орать, что он сумасшедший.

– Я тебя и к полковнику не пустил, чтобы ты не ляпнул что-то такое, веселое… Думал, получится. А вместо этого… не повезло тебе, Сева! Лес сейчас полон немцев, я тебя не удержу, если что. Черт тебя знает, как ты поведешь себя, увидев немцев вблизи… А если ты не агент немцев, а, скажем, марсианин… И попадешься к ним, передашь им важные сведения?

– Глупость.

– Глупость, – согласился Орлов. – Но у меня нет других вариантов. Возиться с тобой, рискуя сыграть на руку врагу? Нет, извини. Я не могу рисковать. Все и так слишком плохо, чтобы еще и… Извини.

Орлов протянул руку к петле, сделанной из кожаного ремешка от пистолета. Потянул.

Петля стала затягиваться.

– Не нужно, – прохрипел Севка.

Орлов закрыл глаза, но продолжал тянуть за конец ремешка.

– Я… пожалуйста… я… не могу… ты не поверишь… – задыхаясь, простонал Севка.

– А ты попробуй, сделай одолжение, – попросил Орлов. – Я и сам не хочу тебя душить. Серьезно тебя прошу – отговори меня. Если ты немец… если агент – извини, все равно я тебя убью. Или нет, если ты докажешь, что есть смысл рисковать и тащить тебя через линию фронта…

– Я не немец, – сказал Севка, почувствовав, что петля ослабла. – Я – Всеволод Александрович Залесский, мне двадцать два года, и я не младший политрук Красной армии. Потому что родился я в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году в Харькове…

Петля резко напряглась, Севка дернулся, захрипел, тело выгнулось дугой…

– Дурак, – выдохнул Орлов, отпуская петлю. – Я же тебя на самом деле придушу… От твоей честности зависит твоя жизнь, а ты несешь…

– Я, Всеволод Александрович Залесский, тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения, родился в Харькове. Отец – Александр Кириллович Залесский, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года рождения, коммунист. Мать…

Севка снова захрипел, перед глазами поплыли радужные пятна.

– Я студент третьего курса филологического факультета Национального университета имени Каразина… Я…

– Харьковский университет имени Горького, – сказал Орлов.

– Был Горького… А сейчас – Каразина. Каразина.

– Харьков немцы еще не взяли, так что переименовать не могли… – пробормотал Орлов, петлю тем не менее ослабив. – Кто такой Каразин?

– Основатель университета. Переименовали в… – Севка задумался.

Он не помнил, когда переименовали. Помнил, что после девяносто первого, но когда…

– Уже лет двадцать, как переименовали…

Орлов засмеялся. Потом закашлялся и замолчал.

– Я не вру…

– Двадцать лет назад – это в двадцать первом году. Чушь. Ты снова путаешь, Сева. Я сам чуть не поехал поступать в Харьковский университет. И он носил имя Горького. Такие дела. Может, ты и впрямь двинулся умом… Может, контузия была?