НИИ особого назначения - Саша Фишер

попало смотанной проволоки, цоколь разбитой лампочки, вороний череп, связанные бечевкой куриные кости, ожерелье из плоских камешков... Темные глаза с подозрительным прищуром смотрели с длинного лошадиного лица, которое мне как-то сразу не понравилось. Этот старикан был одет в выцветшую гимнастерку с краповыми отворотами с бордовыми ромбиками в петлицах. А на столе рядом с ним лежала синяя фуражка. У меня даже глаз задергался. Это же форма НКВД, как на картинке! Третьи глаза тоже были темными и раскосыми. А у хозяина глаз были длинные седые волосы, и вообще он был похож на какого-то индейца. Даже перо за ухом у него было.

Одного взгляда было достаточно, чтобы субординация стала яснее ясного. Старикан с белым ежиком и в очках сидел во главе стола. И перед ним стояла самая большая кружка. Кажется, сделана она была из гильзы от снаряда. НКВД-шник на пенсии был чином помладше, ну а «настоящий индеец» — что-то вроде мальчика на побегушках.

— Нойда Павлович? — сказал я, глядя в прозрачные саамские глаза. Ну, на всякий случай. Чтобы убедиться, что чутье меня не подводит.

— Ну ладно, Клим, ты осваивайся, а мы с Ромой пойдем, — сказала Настя. Придала мне небольшого ускорения, легонько толкнув в спину, и дверь за моей спиной захлопнулась.

— Так это за тобой, сталбыть, Настенька просила нас присмотреть, так? — скрипучим голосом проговорил НКВД-шник. — Ну заходи, садись. Жрать хочешь?

Через десять минут неловких телодвижений с представлением, обозначением намерений и прочими расшаркиваниями, я сидел рядом с «настоящим индейцем», передо мной стояла металлическая миска, полная ароматного хрбчева из тушенки, картошки и специй. И кружка. Судя по цвету и запаху, жижа которую мне в нее набулькали, это какой-то самогон. Нойда Павлович за все это время не сказал ни слова. Чекиста звали Глеб Иванович, а индейца — Айдын Абаевич. Но он просил не называть его по отчеству.

Кроме того, меня снабдили тугой скаткой из спальника и одеяла и выделили место на нарах. Верхних. Мол, я молодой, так что заберусь без проблем.

Вопреки моим опасениями, нужник оказался вовсе не деревянной постройкой на заднем дворе. Санблок был вполне современным, с душем и унитазом. На фоне потемневших бревенчатых стен это все смотрелось слегка чуждо, но я все равно порадовался. Я, конечно, существо неприхотливое, и всякие естественные потребности приходилось справлять в самых неподходящих условиях, но не могу сказать, что очень уж люблю лишаться. Так, умею, когда надо. Но удобства все-таки люблю больше.

Электричество в казарме тоже было, но его не жаловали сами обитатели этого места. В качестве осветительного прибора они использовали самодельную свечу из консервной банки.

— На Барбохина похож, — сказал «настоящий индеец» Айдын, пристально наблюдая, как я наворчиваю картофельно-тушоночное рагу.

— Да не, — Глеб Иванович прищурился и даже подался вперед, почти сунув свой длинный нос в мою тарелку. — Барбохин был блондин, а этот черный.

— Да ты вот с этого боку посмотри, нос такой же, — индеец наклонился вправо, как бы показывая, с какого ракурса я похож на этого неведомого Барбохина. — А вот так вообще как родной брат.

— Ты, Айдын, опять кору свою жевал поди? — НКВД-шник обнажил в ухмылке длинные, похожие на пожелтевшие клавиши от рояля, зубы. — Ежели он на Барбохина не только носом похож, то...

— А Барбохин — это кто? — спросил я, отламывая от краюхи в середине стола еще кусок. Вкусно, блин! Прямо походно-полевая кухня уровня «шеф-повар»! И сало еще такое отличное, во рту тает.

— Да был у нас один тут, в тридцать втором, — проворчал Глеб Иванович. — Талантливый черт, но совершенно необучаемый. Столько крови нам выпил...

Тридцать второй... Это ж сколько лет этим пенсионерам? Я устроился поудобнее и развесил уши. Байки — это я люблю...

Я вздрогнул и проснулся. Было темно и зябко. И еще нестерпимо хотелось в туалет. Первые несколько мгновений я не шевелился, пытаясь сообразить, где я, и что меня разбудило. Кисло воняло махорочным дымом, чесноком и почему-то прелым сеном. В первый момент даже показалось, что я сплю в окопе. Потом я услышал, как на нижних нарах заворочался Глеб Иванович и шумно всхрапнул.

Фух. А хорошо так вчера посидели, раз я даже не помню, как в спальник забрался. Я поерзал, пытаясь натянуть сползшее одеяло повыше. Печка давно прогорела, в казарме стало холодно, а выделенный мне спальник был, кажется, ровесником этих стариканов, которым уже явно за сто лет. Ну, если они в своих байках не приврали, конечно.

Я попытался заглушить зов природы, свернувшись в каральку. Ну давай, организм, засыпай обратно, еще темно, до утра далеко, а сползать в кромешной темноте с верхних нар — то еще развлечение. Не хватало еще навернуться и всех перебудить...

Увы. Организм настойчиво требовал от меня активных действий и засыпать с полным мочевым пузырем отказывался.

Ладно, хрен с ним... Я нашарил внутри спальника продолговатые деревянные пуговицы. Да уж, сплю прямо-таки в музейном экспонате каком-то. Ватный спальник на пуговицах. Тяжеленный — трандец. Вот только тепло он больше почти не держит. И если намокнет, то становится вдвое тяжелее. Попытался сесть, треснулся башкой об потолок. Сверху на меня посыпалась какая-то труха. Глеб Иванович снова всхрапнул. Потом заворочался, нары под ним заскрипели.

— В золотой колыбели, на серебряной качели... — забормотал кто-то снизу. Я на секунду замер, потом мысленно сплюнул и принялся выползать из неудобного спальника.

«А хорошо вчера посидели, — снова подумал я, нашаривая в темноте лаги деревянной лестницы. — Даже не помню, как наверх забирался».

Я осторожно спустился вниз. Брр, холодрыга какая! Руки ходуном ходят, а чтобы зубами громко не стучать, я рот открыл. Бочком протиснулся мимо стола. Зацепил рукой случайно железную миску. Она громко бздямкнула.

— На девяти небесах, на шести пестрых крышах... — забормотал тот же голос. Ага, опознал. Это Нойда Павлович. Он вчера почти ничего не рассказывал. Да и вообще заговорил только один раз. Когда самогонка закончилась. Или нет, стоп...

Пронзительно заскрипели двери в хозчать казармы.

Фух, какая темень. Кромешная, будто эта казарма где-то глубоко под землей.

Где-то тут был выключатель, я помню.

Я нашарил пластмассовую клавишу. Под потолком тускло засветилась одинокая лампочка. Едва-едва затеплилась, будто остывающие угли костра замерцали. Ссильно светлее не стало, но «белый брат» замаячил впереди, как путеводная звезда.

Это когда же я успел так набраться-то? Я же вроде пару глотков