Дети Бога - Мэри Д. Расселл

Кандотти опять рассмеялся и наказал Сандосу дважды прочитать молитву — за наличие столь живописных нечистых помыслов. Помахав ему рукой, он стал спускаться по лестнице и уже открыл дверь, когда услышал, что Эмилио его окликает. Держась за дверную рукоять и все еще ухмыляясь, Джон оглянулся:

— Да?

— Джон, я… я нуждаюсь в услуге.

— Конечно. Что угодно.

— Я… Мне нужно будет подписать кое-какие бумаги. Я ухожу, Джон. Я покидаю орден.

Кандотти обмяк, словно от удара под ребра, привалившись к косяку. Секундой позже снова зазвучал голос Сандоса, тихий и запинающийся:

— Сумеете вы закрепить ручку, чтобы я мог ее держать? Как вы делали это с бритвой?

Джон стал подниматься по ступеням, но на полпути остановился, также как и Сандос, не желая вести этот ужасный разговор лицом к лицу.

— Эмилио. Послушайте… Я понимаю вас… Но вы уверены? То есть…

— Уверен. Я решил это сегодня днем.

Кандотти молча ждал, а затем услышал:

— Джон, на мне много грехов. Не хочу притворяться. Нельзя ненавидеть, как я, и при этом быть священником.

Грузно осев на ступеньку, Джон растер ладонями лицо, а Эмилио тем временем говорил:

— Наверное, нужна какая-нибудь клинообразная штуковина, поддерживающая ручку под углом. Новые скрепы хороши, но у меня не получаются точные сжатия.

— Ладно. Нет проблем. Я что-нибудь для вас соображу. Джон встал и опять направился вниз по ступеням, ощущая себя лет на десять старше, чем был пять минут назад. Когда он шаркающей поступью поплелся к главному корпусу, то услышал возглас Эмилио, донесшийся из мансардного окна:

— Спасибо, Джон.

Не оглянувшись, он уныло махнул рукой, зная, что Эмилио его не видит.

— Конечно. Ну еще бы, — прошептал Джон, ощущая на лице противное щекотание, пока ветер, прилетевший из неаполитанского залива, не высушил слезы.

Город Инброкар

2046, земное время

Ошибка, если это была ошибка, заключалась в том, что он отправился взглянуть на ребенка. Кто знает, как бы все обернулось, если бы Супаари ВаГайджур просто дождался утра и, ничего не зная, освободил дух своего ребенка, чтобы тот обрел лучшую судьбу.

Но к нему пришла акушерка, уверенная, что он захочет увидеть младенца, а ему редко удавалось противиться простодушному дружелюбию, которое руна, похоже, всегда к нему проявляли. Поэтому Супаари с важным видом направился в детскую: тяжелая, украшенная вышивкой мантия шуршала столь же тихо, как его шаркающие шаги, глаза сфокусированы на среднюю дистанцию, уши нацелены вперед. Болтовню рунской акушерки он игнорировал, не удостаивая ответом ее шутливые реплики, изображая джана'ата-аристократа, до краев исполненного гражданскими добродетелями и величественным самоуважением.

«Кто я такой, чтобы насмехаться? — спрашивал себя Супаари, — Выскочка-торговец, склонный к неуместным коммерческим метафорам при разговорах с вышестоящими. Третьерожденный сын из захолустного города, разбогатевший на торговом посредничестве с руна. Аутсайдер среди аутсайдеров, который случайно наткнулся на стайку небывалых чужеземцев, прибывших из некоего места, находящегося за тремя солнцами Ракхата, и использовал сие событие для достижения обременительной знатности, в которую никто, кроме руна, не верит».

С момента, когда Рештар согласился на его предложение, Супаари знал, что никогда не станет значительней, чем был. Это не имело значения. Он привык к изоляции. Жизнь Супаари всегда протекала на границе между мирами руна и джана'ата; он наслаждался открывавшимися оттуда картинами, предпочитая созерцание участию. Первый год среди высокопоставленных представителей своего вида Супаари провел, изучая привычки окружавших его людей — столь же досконально, как охотник изучает добычу. Он стал смаковать нарастающую точность, с которой предсказывал их пренебрежение. Он мог угадать, кто сразу откажется посетить вечеринку, на которую приглашен Супаари, а кто туда придет — ради удовольствия подразнить его; кто вовсе не станет его приветствовать, а кто это сделает, жестом дав понять, что обращается к низшему. Первые предпочитал и прямое оскорбление; вторые были более изощренными. Его старший шурин, Дхераи, протолкнется в дверь, оттирая Супаари, но второрожденный Бхансаар просто замешкается, словно не видя Супаари, и вступит в комнату секундой позже, как будто ему только что пришло в голову войти.

Инброкарские сановники, беря пример с князьков Китери, игнорировали Супаари или с презрением взирали на него из углов. Иногда в общем разговоре всплывало словцо «лоточник», тут же скрываясь под волнами благовоспитанного веселья. Мысленно потешаясь, Супаари сносил все это с вежливой отстраненностью и расчетливым терпением — ради сына и во имя будущего.

Детская находилась в самой глубине здешней резиденции. Он понятия не имел, где сейчас Джхолаа. Пакварин, рунская акушерка, заверила Супаари, что с его женой все хорошо, но прибавила:

— Бедная госпожа — она страшно измучилась. Это не как у нас, — сказала рунао, явно благодаря судьбу. — Из нас малютки выходят так же легко, как попадают внутрь, — нам повезло, что мы не джана'ата. А у женщин Китери такие узкие бедра! — посетовала она. — Из-за этого бедным акушеркам еще труднее.

Пакварин признала, что роды очень расстроили Джхолаа. Естественно. Еще одна причина для его жены ненавидеть супруга: одарил ее уродцем.

Погрузившись в свои мысли, он осознал, что Пакварин провела его через детскую, и увлекает дальше, лишь когда услышал тихий рунский смех и веселую, безобидную рунскую болтовню, доносившуюся из кухни вместе с запахом специй и жарящихся овощей. Выйдя через последнюю дверь на пустой задний двор, Супаари заметил небольшой деревянный ящик, задвинутый в дальний угол. Он остановился в полушаге от ящика. Ни богатой вышитой сети, ни нарядных лент, развевающихся на ветру, чтобы привлекать взгляд ребенка и приучать его реагировать на движение. Лишь тряпка с кухни, обмотанная вокруг ящика, чтобы спрятать девочку, спрятать ее позор — и его собственный — от сторонних глаз. Как отметил Супаари, ящик был не новым. Прежде в него укладывали рунских младенцев, предположил он. Колыбель для ребенка стряпухи. Другой стал бы винить в этом акушерку, но не Супаари ВаГайджур. «Ах, Бхансаар! — подумал он. — Хорошее попадание. Да будут твои дети падальщиками! Да проживешь ты долго, чтоб увидеть, как они жрут падаль».

Такого Супаари не ожидал — даже после года оскорблений и высокомерия, на которые не скупились новые родичи. Он смирился с тем, что его дочь приговорена. На калеке никто не женится. Надежд у нее было еще меньше, чем у третьих, — перворожденная, но порченная. Из всего, что Супаари узнал про обычаи чужеземцев, самым непостижимым и порочным было то, что плодиться у них мог любой, даже те, про кого известно, что они несут в себе свойства, способные навредить их отпрыскам. Кто станет наделять выявленной болезнью собственных внуков? Во всяком случае, не мы, подумал он. Не джана'ата!