Разруха - Владимир Зарев

* * *

Именно в эти месяцы стремительного обогащения ее заикание вдруг усилилось, а он ничего не знал о ее страхах. Возвращаясь, заставал ее уже спящей, но не в их спальне, а в комнате одной из дочерей, крепко обнимающей свое подобие. В комнате витал присущий Марии запах детского мыла. Жена работала лаборанткой в косметической фирме «Арома». И навсегда впитала в себя аромат эссенций, трав и магии. Он заставил ее уйти с работы, покинуть ее собственный мир колб и пробирок, ароматов и дистиллированной утонченности, заставил ее сидеть дома и воспитывать их дочерей. Мария страдала и не простила ему этой щедрости.

— Твои дети… — сказал он ей девять лет тому назад.

— Наши дети… — поправила она его.

И она стала исчезать — то на полдня, то порой часов на десять. Он купил ей мобильный телефон, но Мария его отключала, в те первые годы Боян был в постоянном стрессе и занят до умопомрачения, но тогда ему еще было необходимо поделиться с кем-то, рассказать кому-то о преследовавших его страхах, и тишина, выросшая между ними, его огорчала. С Марией происходило что-то непоправимое, что-то, требовавшее от него времени, чтобы это понять, а у него не было времени, у него в избытке был только снедающий его страх. Он считал деньги, дрожа от исходящей от них абстрактной угрозы, Мария становилась все рассеянней, забывала ключи, имя женщины, которая убирала у них в доме, дни родительских собраний в частном колледже их дочерей. В день, когда Генерал умер от рака легких, получив перед этим еще и инсульт, его речь стала малопонятной и приобрела еще более приказную форму, когда Боян вдруг осознал, что он свободен и испытал всю необъятную тяжесть свободы, он рано вернулся домой, переоделся в белую, скрипуче-накрахмаленную рубашку и спросил Марию:

— Умоляю, скажи… что с тобой?

— Я устала, — ответила она, не заикаясь.

— От чего? — изумленно и сочувственно спросил он.

— Устала ждать… — нервно ответила она.

— И чего же ты так ждешь? — выдавил он из себя улыбку.

— Когда все это закончится… — снова без запинки произнесла жена.

— Наше будущее только начинается, — прервал ее он.

— Это наше прошлое только начинается, — нелогично возразила она. — Ты понимаешь, ты отдаешь себе отчет в том, что все это, все, что нас окружает, нам не принадлежит?

Минувшей зимой он окончательно уверился в том, что у Марии есть любовник. Она бросала деньги на ветер, готова была купить все, что угодно — от столовых приборов до серебряного сервиза на двенадцать персон, лишь бы это было дорого, чрезмерно дорого, непотребно дорого. Это явно не доставляло ей удовольствия, но помогало убивать время или каким-то странным способом позволяло ей чувствовать себя ближе, заботиться о нем.

— Зачем ты это делаешь? — поинтересовался он однажды.

— Чтобы приблизить конец, — ответила она абсолютно серьезно.

— Но ведь я еще в самом начале, — чувство всесилия власти уже подчиняло его ум, как болезнь овладевает телом.

— Я т-тебя л-люблю, — заикаясь, сказала она, но сказала так странно, что лишь усилила его страх по поводу ее любовника, подозрение, что она бросила его, потому что нашла себе другого, — в-все еще л-люблю.

Боян больше не пересчитывал денег, не потел при виде шуршащих пачек, теперь для этого у него были специальные люди. Скользкий гаденький страх отступил, как уступает зима напору весны, но мысль о предательстве Марии его бесила. Он почувствовал себя преданным, что-то в нем было искалечено, и он ожесточился, стал думать о мести. Обратился в детективное агентство, находившееся на Площади журналистов, и нанял одного кретина с сальными космами и бегающими глазками. Через две недели детектив явился к нему в строящийся новый офис, вытащил толстый пакет с фотографиями и голосом заядлого курильщика, злого, но покорного пса, отрапортовал, что жена Бояна ежедневно посещает какое-то сектантское логово, связанное с восточным мистицизмом, а точнее, с буддизмом. В известном смысле, она «это сборище» и финансирует — именно так он выразился. Жена профинансировала приезд в Болгарию какого-то ламы Шри Свани и сняла зал для его «проповедей». Это определение принадлежало тоже детективу. Мария посещала все эти мероприятия, но:

— … к вашей радости, — с неприкрытым сожалением заявил он, — ее никогда не видели с мужчиной.

После каждого сборища она садилась в свою Ауди и сразу возвращалась домой. И только теперь он вспомнил о несметном количестве эзотерической литературы: книги о розенкрейцерах, труды Елены Блаватской, Рудольфа Штайнера, Элифаса Леви, Мариетты Форчен, Карлоса Кастанеды, Далай-ламы и других им подобных, которые жена старательно выстраивала на полках книжного шкафа, как в свое время старательно складывала и выравнивала стопочками на полках в шкафу маечки и носочки их дочерей. Самая сокровенная часть ее материнства, их взаимной любви была отодвинута в сторону, опорочена. Нечто осквернило их дружеское доверие, — но это нечто было ненаказуемо.

— М-мы ведь п-пришли в этот мир н-не из н-настоящего, — сказала ему как-то Мария, — и н-не останемся н-навсегда в н-настоящем. За что т-ты расплачиваешься, т-твоя ужасная карма — это расплата за к-какие грехи?

Его собственная неуверенность, хаос мелькающих дней и ее заикание помешали ему вникнуть в смысл ее слов. У него отняли Марию, но его жажда мести потеряла смысл, она просто испарилась. Потусторонний мир наказать невозможно, даже если он существует. Облегчение, которое он испытал, узнав, что любовника у нее нет, его взбесило, потому что он вдруг понял, что Мария действительно покинула его, ушла без причины и окончательно, навсегда.

— Я устал, — сказал он.

— В-вижу, — ответила она.

— Но нам с тобой сегодня непременно нужно поговорить.

— Я разогрею тебе уху, — сказала Мария.

— Наконец-то поговорить… — он не знал, что сказать.

— Починили нагреватель в бассейне, вода теперь подогревается. — Ее спицы играли с вязанием, они были готовы продолжать свою игру до бесконечности.

— Я и в самом деле больше так не могу.

— Х-хорошо, — ответила она. — Но сначала прими душ. Ты грязный.

* * *

Он наполнил ванну и включил джакузи, горячая вода забурлила, густые пузырьки дышали паром, точечные светильники на потолке затуманились. Эта ванная комната по негласной договоренности считалась его личной, Мария сюда никогда не заходила, словно боясь какой-то невидимой грязи. Она не выносила и запаха его одеколона «Фаренгейт», несколько лет тому назад один ливанец подарил ему флакончик, и с тех пор этот запах богатства, недостижимости и власти стал его неотъемлемой частью.

— Ты пахнешь растлением, развратом, — сказала она ему как-то.

— Запах очень стойкий, — заметил он.

— С-словно т-ты б-был с н-несколькими ж-женщинами одновременно, — мучительно заикаясь, уточнила жена.

— Это всего навсего запах моего одеколона.