Виргостан - Вячеслав Бутусов

Как хорошо, что ты рядом!

– Как хорошо, что я рядом с тобой!

. . .

Евсения еще спит. Поэтому Верика представляет ее спящей красавицей. Наряжает, украшает. Ложится рядом и блаженно бормочет:

– Хорошо, как под елкой! Чувствуешь себя настоящим подарком.

Под елкой пруд, в пруду лебеди.

Верика пишет Всеше кругами на воде:

«Ты у меня одна такая».

Всеша пишет Верике:

«Я и у себя одна такая».

«А я не одна».

«Ты с кем?»

«Я с тобой».

«И я с тобой».

«Мы вместе!»

– Давай откроем вернисаж? – обращается Верика уже вслух.

Евсения с готовностью достает загрунтованный холст.

. . .

– Черный цвет очень хорошо впитывает солнечный свет!

– В том то и дело, что он не отражает. Лучшим цветом для отсвета является белый.

Степень яркости отсвета зависит от качества и чистоты отсвечивающей поверхности. Верика тщательно начищается. Вокруг нее образуется солнечный круг.

От света нет тени, от света есть отсвет. У Верики есть Евсения. У Евсении есть Верика. У Верики и Евсении есть общая закадычная подруга. Ее зовут Пёфекла, и она вся в белом. Однако она то есть, то ее нет, так как ее не всегда видно невооруженным глазом на белом фоне. А на черном фоне у нее быстро «садится питание», и отсвет от нее яркий, но недлительный. В том смысле, что она и тут и там одновременно. Очень эфемерная персона. Ее всегда приятно вспомнить добрым словом.

Верика с Евсенией гуляют по парку. Листья на земле сегодня желтые, а деревья темно-коричневые с голыми ветками. Верика останавливается:

– Смотри-ка! Деревья похожи на руки, тянущиеся к небу.

Бредут по тропкам горного лабиринта. Фибры души наполняются энергичным воздухом и выталкивают на волю восторженные возгласы. Верика с Евсенией запускают всем привет. Завтра он уже будет слышен на другой стороне Чопли.

. . .

В горах, как обычно, снимают кино. Мужчина в кепке, с усами, в светозащитных очках кричит в жестяной рупор: «Мотор!» И другой мужчина в кепке, с усами и в ветрозащитных очках начинает бежать к аэроплану. Режиссер опять кричит: «Мотор! Мотор!» Летчик заводит самолет. Рев двигателя. Из рупора вылетают невесомые буквы, и по ним можно прочесть слово «Стоп…» и за ним следом еще какое-то. Но самолет уже срывается с места. На съемочной плошадке профилактическая паника. Верика и Всеша кампанейски переживают.

По склону сползает улитка, разворачиваясь и сворачиваясь каракулем.

. . .

Естественная тишина на лужайке сменяется стуком деревянных подков. Верика с Евсенией намерены сразиться в шахматы.

– Сразу сдаешься?

– Здесь не принято сдаваться.

Верика играет белыми. На ее половине поля кипит работа по уборке урожая. На противоположной стороне, увязая по щиколотку в снегу, выстроились шеренги черных фигур.

На первом же ходу Верика рубит пешкой черного короля.

– Разрешите доложить. Игра закончена! – сообщает пешка в шлеме, похожем на корнеплод.

Всеша опешивает и пытается возразить:

– Разве это по правилам?

– Это шахматы без правил.

– В таком случае игра продолжается! – провозглашает Всеша и берет в плен неприятельскую королеву.

– Шашечный прием, – сокрушенно констатирует поверженная белая королева.

– Чья победа?

– Ничья. Перерыв на ужин.

Посреди поля сиротливо развевается полотнище флага, по древку которого вьются первые усатые побеги виктории.

Назревает час триумфа…

. . .

– Всеша! А ты умеешь писать книжки?

– Картинками или буквами?

– И тем и другим.

– Красками или карандашами?

– И тем и другим.

– Да.

– Давай напишем книжку?

– Давай. А кто будет писателем?

– Я буду диктовать, а ты – писать.

– Значит, ты – диктатор.

– Всеша! Бери, пожалуй что, карандаш и записывай, – провозглашает Верика.

Всеша одобрительно кивает.

«Жил-был художник, который смотрел в окно и рисовал каждый день одну и ту же картину. И каждый день она получалась по-разному – то с облаками, то без. Художник умер, а картина так и осталась незаконченной».

– Точка? – уточняет Евсения.

– Да, – кивает Верика, вытирая кисти рук подсолнуховой салфеткой.

Поступает также предложение написать о бессмертных растениях. Верика диктует, Всеша редактирует. Очень скоро многое из тайного становится явным. Каждый тысячелетник рождается в меру неуязвимым. Есть то, что превыше всего, и есть что-то превыше всего. Это разные вещи. Первое очевидно, второе еще не раскрылось. Текст уходит в оформление. Всеша подбирает шрифт, Верика кушает виноград.

В книге нарастает возмущенный ропот. Евсения успокаивает недовериков:

– Не волнуйтесь, это никакая не альтернатива. Это издание-однодневка.

Нисходительным тоном доносятся реплики облегчения:

– А, ну-ну! Дерзайте. В добрый путь. Ни пуха ни пера.

Верика интересуется у Евсении:

– А ты когда нибудь видела этих самописцев?

– Нет, они невидимые.

– Но мы ведь слышим их!

– Этого не должно быть. Это недоразумение какое-то, на уровне мистики.

Верика направляет лучик прямо в глаза Всеше:

– У тебя есть кругляшок на левой руке?

Всеша подхватывает лучик и отправляет обратно:

– Нет. А у тебя?

Верика начинает светиться:

– А у меня есть.

Всеша отсвечивает:

– Это дается с рождением.

. . .

Евсения облизывает палочку от леденца.

– Загадывай желание.

Верика непринужденно раскручивает загаданное на указательном пальце, как цепочку:

– И когда это произойдет?

– Это произойдет неожиданно.

– Ну что ж, теперь я знаю муравьиный язык!