Тоннель желаний - Анна Яковлева

Удобных случаев было пруд пруди.

Лентяйка Настена то и дело подавала повод. Училась кое-как, на среднестатистические трояки, к тому же унаследовала от матери любовь к бульварной литературе, беспорядку и полуфабрикатам.

– А зачем тебе деньги?

– Мы с Викой договорились в кино сходить.

– Вон телик посмотри, – Таисии удалось вырвать руку из цепких пальцев дочери, – дома посиди. К отцу лучше съездила бы.

– Я боюсь его, – вдруг жалобно проскулила Настена, и губы у нее поползли в разные стороны.

Таська протянула девочке руки, та упала матери на грудь и затряслась от рыданий – даже светлые волосенки подпрыгивали.

Чувствуя себя совершенно бессильной что-то изменить, Тася поглаживала дочь по голове, давилась слезами и бормотала какие-то дежурные слова:

– Ничего, ничего. Все устроится, все у нас получится. Папа поправится.

– Ма, – Настена оттолкнула мать, подняла зареванную мордаху, – ты что, не понимаешь? Ничего не устроится! Мы – нищие!

«Мы нищие, мы нищие», – стучали колеса. «Мы нищие», – выдыхали двери в вагоне.

Езда укачивала, увозила от безысходности. Ехала бы и ехала. Без цели, просто так.

В отупении покачиваясь в такт этим мантрам, Таська промахнула свою станцию.

В общей сложности ехала не сорок минут, а почти в два раза дольше.

«Мы нищие», – что уж тут попишешь.

Можно сделать стандартный ход: продать трешку на Киевской и переехать в двушку где-нибудь в Бирюлево – приюте всех лимитчиков, включая няню из Мариуполя. Или в Рабочем поселке.

Мы – нищие.

В похоронном настроении Таська вывалилась из метро, доплелась до больничного городка, кое-как, криво напялила на себя халат и шаркающей походкой, заимствованной, кажется, у Яги, потащилась в палату к Егору.

Бледный Егор с заострившимися скулами и носом лежал, равнодушный и недоступный, только посапывал аппарат искусственной вентиляции легких, светились мониторы да поблескивали индикаторы.

Таська охватила всю картину целиком, запас прочности окончился – да и был он небольшим, – плюхнулась на пол у постели Егора (она уже не знала, Егор это или только оболочка) и в приступе глухого отчаяния снова разревелась.

Сколько же это может продолжаться? Ну сколько?

Чем Таисия Бинч хуже Ленки Федосеевой?

Почему Славка пришел в себя, а Егор – как дрова. Как коматозник.

«Он и есть коматозник», – с мстительным удовольствием напомнила себе Таська. Почему он, а не она? Лучше, в сто раз лучше было бы всем, если бы это она лежала на его месте.

От этой отдающей инфантилизмом жалобы неизвестно кому слезы полились безостановочно.

И чем сильнее Тася пыталась задушить в себе рыдания, тем неудержимей они рвались наружу.

Она корчилась, зажимала рот ладонями, всхлипывала, подвывала и закусывала губы и кулаки, и ей было невыносимо жаль себя, тридцатипятилетнюю, преданную и верную жену, и такую несчастную.

Чем она это заслужила? Она любила семью, мужа и дочь. И дом любила. А что теперь?

Беспросветный мрак?

Странное дело, но в этот момент, опасаясь кого-то грозного и всевидящего, Тася внезапно присмирела: что она делает? В присутствии Егора нужно вспоминать что-то хорошее – так говорит Бабушкин.

«Какие все умные, – моментально со злой обидой возразила невидимым оппонентам Таська, – делай это, не делай этого». Посмотрела бы она на них на своем месте.

– Ты здесь? – через всхлипы, как через толщу воды, услышала Таська Ленкин шепот и вытерла ладонями лицо.

Маневрируя между приборами и восседающей на полу Таськой, Ленка подошла к постели Егора, с сосредоточенным видом уставилась на мониторы – будто что-то в этом понимала.

Каждым нервом ощущая позитивную энергетику, которую излучала Федосеева, Таська в этот момент просто ненавидела ее.

– Нам нужно поговорить, – прошептала Лена, налюбовавшись на Егора и трубки с мониторами.

– О чем? – Вопрос был с подтекстом: о чем может говорить сытый с голодным, нищий с богатым, несчастный со счастливым?

– Тебе пора прийти в себя. Он ждет.

– Он? – выдохнула Таська. – Он ждет? Может, ему танец с бубном исполнить? Самбу, румбу, краковяк? Может, порнушку крутить ему, чтобы он очнулся?

– Ш-ш-ш! – зашипела Ленка и потащила Таську в коридор. – Прекрати страдать! Ему нужны лекарства.

Оказавшись за дверью, Таська дала волю чувствам.

– Где я их возьму? – яростным шепотом огрызалась она. – Пусть отключают от системы – мне все равно, когда это случится. Конец один.

– Тихо, дура, – шикнула Ленка, – послушай, что скажу.

Таська заткнулась. В горящих сухим блеском глазах появилась надежда, она уставилась на Ленку, как ребенок смотрит на цилиндр в руках факира – в ожидании голубя.

Вместо голубя из цилиндра с шипением выползла змея:

– Ты можешь продать свою долю в бизнесе Славику. Ты ведь все равно не вытянешь, так ведь?

Смысл предложения дошел до Таськи не вдруг.

С лица медленно, словно его стерли губкой, сошла надежда.

Наверное, от разочарования Таська перестала слышать – будто это ее отключили от системы.

Взглядом постороннего наблюдателя Тася отметила, что Федосеева возбуждена. Глаза сверкают, на щеках пылает румянец. Смотрела на Ленку, видела, как шевелятся губы, опускаются и поднимаются веки, трепещут ноздри, и ни слова не слышала из того, что та говорила – звука не было, как в немом кино.

«Все правильно, – внезапно пришло Таське в голову, – все правильно. Они меня затопчут, если я не стану сопротивляться. Сожрут и не подавятся. Славка, Ленка, бухгалтер, юрист, банкиры – набросятся все скопом и костей не оставят от нас, от Бинчей».

– Тась, ты меня слышишь? – взывала Ленка.

Таська продолжала молча разглядывать Ленку.

Вот-вот. Именно так и будет: они будут раздувать ноздри, бить копытами и закусывать удила, примерно как сейчас Ленка. Что-то это напоминало – что? Всадников Апокалипсиса?

«Что за чушь лезет в голову?» – поразилась Тася и очнулась.

– Слышу. – Она втянула носом больничный воздух, настоянный на йоде, хлорке и сулеме.

– Значит, мы договорились?

Ужасаясь тому, что собирается сказать, Таська с шумом выдохнула:

– Нет. – Губы стали деревянными.

Что она делает? Во что она ввязывается? Ленка права.

Ленка миллион раз права: это сумасшествие. Не женское это дело. Она не вытянет чертов бизнес! Нужно продать его Славке, положить деньги под проценты и как-то на это существовать. Это всяко лучше, чем ничего. Это всяко лучше, чем угробить бизнес и оказаться в долговой яме.