Очерки по русской литературной и музыкальной культуре - Кэрил Эмерсон

Radunovic 2015 – Radunovic D. On “Secondary Aesthetics, without isolation”: Philosophical origins of Mikhail Bakhtin’s Theory of Form // Slavic and East European Journal. 2015. Vol. 59. № 1. P. 1–22.

Sandomirskaia 2017 – Sandomirskaia I. Bakhtin in Bits and Pieces: Poetic Scholarship, Exilic Theory, and a Close Reading of The Disaster // Slavic and East European Journal. Vol. 61. № 2: Bakhtin Forum: The Dark and Radiant Bakhtin. Wartime Notes. P. 278–298.

Spektor 2017 – Spektor A. In Search of the Human: Mikhail Bakhtin’s Wartime Notebooks // Slavic and East European Journal. 2017. Vol. 61 № 2: Bakhtin Forum: The Dark and Radiant Bakhtin. Wartime Notes. P. 233–254.

Stone 2008 – Stone J. Polyphony and the Atomic Age: Bakhtin’s Assimilation of an Einsteinian Universe // Publications of the Modern Language Association of America. 2008. Vol. 123. № 2. P. 405–421.

Vendler 1973 – Vendler H. Jakobson, Richards, and Shakespeare’s Sonnet CXXIX U I. A. Richards: Essays in his Honor I Ed. by R. Brower, H. Vendler, J. Hollander. New York: Oxford University Press, 1973. P. 179–198.

3. Двадцать пять лет спустя: Гаспаров о Бахтине1

В начале сентября 2005 года русская и английская версии этого эссе были отправлены М. Л. Гаспарову Уже дома, приходивший в себя после лечения, оказавшегося последним, Михаил Леонович был настолько любезен, что прочел текст и откликнулся на него в начале октября, сделав несколько небольших исправлений относительно античного термина «серьезно-смеховое». Со своей обычной галантностью он лишь попросил меня смягчить «некоторые Ваши сверхпохвальные выражения обо мне» (чего я не выполнила), при этом дав понять, что он удовлетворен и тем, как его позиция представлена мной, и самим эссе. Полагаясь на это свидетельство, я посвящаю эссе его памяти. – К. Э.

Многие отечественные философы и теоретики выступали в советское время в роли филологов. Искажение идентификации сказывается как на их собственном творчестве, так и на понимании их идей, концепций и конкретных научных результатов.

Н. В. Брагинская [Брагинская 2004: 73]

За последнюю четверть века в индустрии Бахтина многое изменилось – но кое-что осталось точно таким же, каким было с самого начала. Не изменилось, среди прочего, и отношение к Михаилу Бахтину со стороны Михаила Гаспарова. [49]

Репутация Гаспарова очень высока среди американских славистов – и как ученого мирового класса, и как строгого аналитика с неистребимым чувством юмора, и как мемуариста, одновременно проницательного и шутливого, наконец, как философа гуманитарных наук (хотя он, вероятно, не принял бы для себя такого определения), ставящего выше всего ясность мысли и здравый смысл.

Из всех ученых, критиков и чудаков, высказывавших свои возражения Бахтину на первом этапе запоздалого открытия этого имени в России и на Западе и потом, когда начался бум, – Гаспаров был и остался самым принципиальным оппонентом. Говоря «принципиальным», я имею в виду вот что: когда Гаспаров высказывается, например, против практики вузовского преподавания или же против научного мировоззрения, то это потому, что он противопоставляет как первому, так и второму ряд систематически продуманных принципов, не менее последовательных, логически строгих и безусловных по своему ценностному весу, чем логика бахтинской мысли. Исследователи Бахтина, к сожалению, склонны в большинстве своем либо с ходу отвергать, либо просто игнорировать гаспаровскую критику. Полагаю, что это – ошибка. В предлагаемой статье будет сделана попытка рассмотреть напряжение, возникшее между сторонниками Бахтина и сторонниками Гаспарова, в определенном контексте и межкультурной перспективе.

* * *

Гаспаров открыл дискуссию в 1979 году – четверть века назад – в публикациях Тартуской школы [Гаспаров 1997][50]. А совсем недавно, в ноябре 2004 года, он продолжил ее в Москве [Гаспаров 2004]. Между этими двумя выступлениями Гаспаров неоднократно выражал и варьировал свою научную позицию в статьях о филологии и многочисленных записях мемуарного характера.

Следует подчеркнуть, что «диалог» между Гаспаровым и Бахтиным – особого рода. Ведь он начался тогда, когда жизненный путь одного из участников уже закончился: Бахтин не мог больше ни пояснить свою позицию, ни возразить на возражения Гаспарова. Ученики и последователи Бахтина стали отвечать вместо него как бы от его имени. Лишь недавно, после того, как к Бахтину на протяжении десятилетий кто только не обращался и как только его не «присваивал», определились и выделились настоящие его исследователи в России и среди историков идей на Западе. Эти немногие начали по частям, буквально по кусочкам собирать то, что когда-то и как-то было связано с этим именем – то есть с Бахтиным-мыслителем, когда он был жив. Вот что, пожалуй, самое примечательное в растянувшейся на десятилетия односторонней полемике Гаспарова: с годами неприятие оппонента становилось у него все радикальнее и многословнее, однако это не всегда было на пользу дискуссии. Самые первые возражения, выдвинутые Гаспаровым в конце 1970-х годов, – например, когда он сблизил Бахтина с формалистами, как «человека двадцатых годов», разделявшего определенные слабости современных ему радикальных литературно-критических школ, – были, в общем и целом, проницательнее и взвешеннее прозвучавших недавно.

Гаспаров, отстаивая свою правду, пожалуй, возразит нам в том смысле, что бахтинские трюизмы решительно победили на мировом рынке и нанесли куда больше вреда научной филологии, чем это можно было предвидеть в 1979 году; поэтому те, кто не согласен с Бахтиным – а среди последних голос Гаспарова едва ли не самый знаменитый, – должны высказаться еще более откровенно, принципиально и нелицеприятно.

Нужно признаться, что причина расхождения с Бахтиным коренится в значительной мере в характере восприятия бахтинских идей, особенно – в крайнем огрублении Бахтина на Западе, которое питалось неомарксизмом, французским неофрейдизмом и сценариями власти у Фуко. Философия, открывшая взрывной потенциал языка, с большим энтузиазмом была встречена на Западе в эпоху политического радикализма 1960-1970-х годов. Бахтин очень удивился бы всему этому – Гаспаров, как можно предположить, ужаснулся. Упомянутый аргумент Гаспарова из статьи 1979 года – что Бахтина можно записать в один лагерь с петроградскими формалистами, коль скоро у него и у них обнаруживается один и тот же набор методологических грехов, – был, как это ни странно, на свой лад здравым и справедливым, если смотреть извне, с пространственной и временной дистанции. Ведь на Западе предполагалось как нечто само собой разумеющееся, что «русская теория» – подрывная и революционная.

Во всяком случае, методологический разрыв между теми, кому ближе Бахтин, и теми, кто следует за Гаспаровым, сейчас, четверть века спустя, обнажился полностью – настолько, что разрыв этот может рассматриваться как некая предельная граница, по обе стороны которой – два