Месть древнего бога - Дмитрий Федотов

Искать неизвестного бойца, понятно, не имело уже смысла, и я вернулся в дом, постепенно отходя от транса и чувствуя, как долбит в виски насыщенная адреналином кровь.

Константин выбрался наконец из-под завала и вид имел весьма комический, если бы не наливающаяся на глазах здоровенная слива на правой скуле.

— Я его достал, сенсей! — радостно сообщил Кирюха, пытаясь отряхнуть с одежды гипсовую пыль. — Честно, достал!

— Ну, он тебя тоже приласкал, — хмыкнул я. — Здоровый бык!

— А где он?

— Ушел и не попрощался.

— Так он и вас… того? — Костя внимательно оглядел мою физиономию.

— Не волнуйся. Все в порядке. Мы просто обменялись любезностями, и он сказал, что ему некогда.

— М-да, ловкий, зараза! Что же ему тут надо было?

— Хороший вопрос. Давай посмотрим…

Мы потратили еще почти час на поиски, но наши усилия были в конце концов вознаграждены.

— Вот зачем он приходил! — торжественно объявил Костя, появляясь из комнаты, служившей раньше, видимо, спальней.

Он протянул мне свою находку. Это была вырезанная из кости голова какого-то зверя с продетым сквозь нее кожаным шнурком. Кость была очень старая — пожелтевшая и потертая. Но все же, приглядевшись, я решил, что изображена голова волка с оскаленной пастью.

— Что это такое? — задал я резонный вопрос.

— Это саклагыч, — охотно пустился в объяснения Костя. — Оберег, по-русски. Такие штуки в старину носили в Сибири воины, охотники, шаманы. Обычно саклагыч изображал какого-нибудь зверя или птицу — тотем рода, к которому принадлежал человек. Но у шаманов саклагыч имел особое значение. Он позволял разговаривать с духами и богами. Поэтому изображал, как правило, либо само божество, либо кого-то из его слуг, помощников.

— Ну и о чем тебе говорит этот… оберег?

— Это саклагыч шамана, — уверенно объявил Костя.

— Так уж сразу и шамана? — прищурился я, вертя находку в руках. — Подгоняешь под свою гипотезу?

— Да нет, правда! — заволновался Костя. — Это ведь не волк.

— А кто же?

— Это голова Небесного Пса — Куклек-эт — слуги грозного Тенгри.

— Ясно. Ну и заварили мы с тобой кашу, Кирюха!

— В каком смысле?

— В прямом! Я же сюда ехал, думал, придется про банальный пожар и олигархов писать. А получилось, что нашел веское доказательство в деле ограбления краеведческого музея.

— Ага, слышал про него, — Костя улыбнулся и тут же сморщился: набухшая ссадина на скуле дала себя знать. — А что там все-таки украли?

— Полный комплект для шаманского камлания богу Тенгри!

— Едрит твою! — не сдержался Константин. — Похоже, сенсей, мы с вами только что упустили преступника?

— Кто же знал… — успокоил я его. — И потом, гоняться за преступниками — дело милиции. А уж мы с тобой тихонько, с краешку. Подсобим маленько. Сможешь этого… шамана описать, чтобы фоторобот составить?

— Конечно!

— Ну вот и отлично. Я сейчас обратно в город двину, встречусь там кое с кем. А завтра… ты дежуришь завтра?

— Нет, выходной…

— Чудненько! Завтра я тебе звоню и говорю, куда приехать. Лады? Давай телефон.

В город я летел как на крыльях, несмотря на то что пришлось протопать до основной трассы пару километров, прежде чем удалось поймать попутку. Я должен был успеть передать Ракитину наши находки до встречи с Анной Нуриевой.

«Памятная тетрадь № 3. Писано Степаном Крашенинниковым, адъюнктом натуральной истории и ботаники Е. И. В. Академии наук. Ноябрь 1745 года Р. Х.»:

23 сентября 1734 года

…Сейчас, когда все уже позади и мои нервы успокоились, руки не дрожат, я все же решил записать весь трагический конец нашего похода через Салтышык.

Господи, ну почему ты не вразумил меня? Почему не остановил Торопчина?.. Семен, конечно, был не прав, вмешавшись в события, смысла которых не понимал. Но он был настоящим ученым, любознательным исследователем, хорошим товарищем…

Да, был.

После стычки на капище мы враз подобрали свои пожитки и, не дожидаясь рассвета, спешно отправились восвояси. На этом настоял Торбок. Он стал сам не свой от случившегося, все время бормотал о гневе богов, о проснувшемся Тенгри, который остался… голодный? Я так и не понял. Только подумал: неужели такие умелые охотники, плотники, кузнецы, каковыми я видел и знал татар, могут поклоняться столь кровожадному идолу?..

Понятно, что Торбока я пока расспрашивать не стал — не время было. Мы быстро добрались до тропы, ведущей с перевала на другую сторону кряжа. Но дальнейший наш путь превратился в весьма рискованное мероприятие. Ночь была непроглядной, ибо наступило новолуние. Наш спасенный хакас чувствовал себя не лучшим образом — зелье, что ему дал Салагай, наверное, обладало снотворным или опьяняющим действием. Степняк то и дело спотыкался, оступался, даже падал. У него натурально подгибались ноги и, скорее всего, что-то случилось со зрением, ибо он пару раз буквально натыкался на стволы деревьев, хотя те достаточно четко проступали на светлом фоне тропы темными колоннами.

Рассвет застал нас на выходе из ущелья. От невидимого в предрассветных сумерках ручья, вдоль русла которого и вилась тропа, поползли первые языки тумана — обычное явление в здешних местах в это время года, заверил Торбок. Он даже повеселел, завидев тусклую мглу, протянувшуюся над тропой.

— Теперь мы можем немного передохнуть, Степан дус.

— А что же угрожало нам раньше? — пользуясь случаем, решил поинтересоваться я.

— Теперь слугам Тенгри будет труднее найти нас, — охотно объяснил телеут. — Они не любят туман. Он пожирает и звуки, и тени, и следы. Пока туман укрывает тропу, Куклек-эт[28]нас не учует и Ялкыны-тилгэн[29]не увидит…

Меня так и подмывало расспросить Торбока поподробнее, ибо я почувствовал, что у аборигенов весьма богатая и развитая космогония, равно как и божественный пантеон. Ничуть не меньше, чем у древних греков или римлян. Но обстоятельства были против меня, и я решил отложить разговоры до лучших времен.

И оказался прав.

Спустя час мы возобновили спуск. Весь этот час спасенный степняк проспал — нам кое-как удалось его разбудить. Зато теперь он двигался гораздо увереннее, не спотыкался, и даже проявил некоторую сноровку при переходе через горный ручей, ухватив за шиворот оступившегося Семена.

Дальнейший наш путь стал непомерно легче не только потому, что наступил день, но и местность изменилась к лучшему. Ущелье с ручьем осталось позади, склон становился все более пологим, крупные камни почти совсем исчезли, и тропа вскоре превратилась в настоящую торную дорогу, способную принять и торговый караван на лошадях или даже мулах.