Дом с синей комнатой - Рику Онда

Да, моя семья занимается металлическими запчастями. Мой муж родом из семьи каменщиков, но, будучи третьим по старшинству ребенком, он не мог унаследовать семейное дело и решил работать на нас. У отца не было сыновей, так что бизнес в итоге должен был перейти к нему. Так мы и жили — родители, мы с мужем и дети.

Я была по-прежнему прикована к постели, поэтому в больницу к матери ходила моя младшая сестра, недавно вышедшая замуж. Я хорошо помню, как, вернувшись домой, она часто плакала и причитала, как ужасно видеть маму в таком состоянии. Моя сестра всегда была очень эмоциональной — в детстве она вечно плакала, если злилась, или начинала рыдать, когда не могла передать чувства словами. Ее слезы просто не высыхали. Так было каждый день, пока мама лежала в больнице.

Мы дрожали от страха под осуждающими взглядами окружающих. Случись еще что похуже камней, это нас сломало бы.

Отец смог сохранить выдержку, держался молодцом. Помню, он повторял, что мы должны ходить прямо и открыто, не давать окружающим повода пользоваться нами. Вокруг всегда есть люди, готовые растерзать тебя при первой возможности, вечно рыская в поисках новой добычи. Мы были в отчаянии. Следуя советам отца, старались не бросаться в глаза, и хотя люди и шептались у нас за спиной, открытой конфронтации не было.

Когда преступника нашли, пусть и мертвым, многие резко поменяли свое отношение к нам и даже стали чересчур радушными и дружелюбными. Нас завалили горами подарков для мамы с пожеланиями выздоровления. Помню, мне было горько видеть все эти бесчисленные коробки, наполненные фруктами и сладостями. Мы прекрасно помнили тех, кто совсем недавно были против нас, потому не тронули их подарки. Отдали их семьям пациентов, с которыми познакомились в больнице, где лежала мама — так мы смогли хоть немного отплатить им за поддержку. Конечно, они тоже великодушно принесли что-то на мамину выписку.

Мама всегда была очень подвижной, любая работа в ее руках спорилась, и она не любила подолгу сидеть без дела. Но после случившегося это была уже не та мама, которую мы знали раньше. Она словно в одночасье состарилась на двадцать лет. В свой первый визит к ней в палату я лишилась дара речи от удивления.

Мама, конечно, страдала от последствий отравления ядом, но это потрясение от случившего ей так и не удалось пережить. Она так и не смогла оправиться, в том числе от того, как младший сын Аосава, которого она любила, как собственного внука, умирал в мучениях у нее на глазах. Ужасное зрелище! Она тогда и сама страдала от невообразимой боли, и прямо у нее на глазах… такое сложно пережить.

Даже сейчас я хотела бы убить того преступника. Я не могу простить ему его самоубийство. Трусливый ход, нечестный. Он не заслужил быстрой смерти. Нужно было напоить его собственным ядом, капля за каплей, пока он не выплюнет все свои внутренности и не начнет кататься по полу в своей собственной рвоте и испражнениях. Хочу, чтобы он хорошенько понял, как страдали его жертвы, хочу, чтобы эта мука растянулась на дни. Вот чего я хочу.

Когда мама начала работать в доме Аосава?

Сколько я себя помню, она всегда работала там.

Изначально несколько поколений ее семьи были садовниками. У них было свое небольшое ландшафтное агентство — кажется, ее дед отвечал за сад при клинике Аосава. Мама с самого детства бывала там с дедом и отцом и, похоже, полюбилась всем членам той семьи. Кажется, они даже подарили ей что-то внушительное на свадьбу.

Хозяйка дома была христианкой. Мама рассказывала, что та была прекрасной женщиной, очень спокойной, никогда не повышала голос и не злилась. Даже когда ее дочь потеряла зрение, они с мужем до последнего не опускали руки, хоть ничего и не помогало. Доктор Аосава был очень подавлен случившимся, но она всегда успокаивала его, приговаривая: «На все воля Божья».

Так вот, когда хозяйка начала активно заниматься благотворительностью и ей понадобилась помощь с домашними делами, сразу же всплыло мамино имя. Она с детства хорошо знала дом и семью, хотела быть полезной, потому согласилась. Кажется, мама проработала там около двадцати лет до момента убийств. Да, я ее дочь, но, думаю, они и сами заметили, какое она сокровище — всегда была приветлива и не боялась работы. И их дети к ней очень привязались. Особенно их младшенький: мама его так баловала, что даже мне, взрослой женщине, было завидно. Она ведь была моей мамой! Она его очень любила. Вот насколько мама сблизилась с той семьей. Дочь Хисако и старший сын Нозому для своих лет были очень сообразительными и спокойными детьми, не причинявшими хлопот, потому, наверное, она и была так ласкова с непослушным младшим ребенком.

Так или иначе, в том доме была своя особенная атмосфера. Все хорошие старые дома такие.

Высокие потолки, искусное смешение японского и европейского стилей, покрытый изящным тюлем мебельный гарнитур, тяжелые гардины на окнах — такие дома показывают в кино.

В нем всегда звучала музыка: классическая, изысканная, необычная, песни на английском. Хозяин дома любил музыку, но говорили, что радио в доме не умолкает ради Хисако. Кажется, поскольку благодаря звуку легче ориентироваться в пространстве или как-то так.

Я бывала в том доме несколько раз в год, если мама просила что-то принести или мне нужно было позвать ее. Но, в отличие от мамы и сестры, я не смогла привыкнуть к его атмосфере. Наверное, он слишком отличался от остальных. Был похож на дом из какой-нибудь театральной пьесы.

Тот дом всегда был заполнен гостями — одни уходили, другие приходили. И там, и тут слышались разговоры, высокопарные слова, словно их произносили актеры на сцене, и от этого становилось не по себе. Сестра всегда хотела задержаться там подольше, я же не могла вытерпеть и десяти минут. В доме были импортные часы и музыкальные шкатулки, куклы, каких мы раньше не видывали, много всего дорогого и красивого; сестра любила прийти туда и, облизываясь, часами все рассматривала.

Но я — нет. Стоило мне зайти внутрь, как атмосфера того места так давила на меня, что нестерпимо хотелось уйти. Потому я всегда пользовалась черным входом, если нужно было позвать маму или передать ей что-то, — и бегом возвращалась. Встретив кого-то из жильцов, я учтиво кланялась и убегала. Вот так. Многие говорили, что это из-за стеснительности, мол, дочка совсем не в мать пошла, но мама специально просила о помощи именно меня, ибо знала, что я не задержусь, в отличие от сестры, которая так хотела почаще бывать в том доме. Я всегда сразу уходила, не говоря ничего лишнего.

Почему-то запах там тоже был странным.

Дом пах средством для дезинфекции. Думаю, из-за клиники.

Но мама с сестрой говорили, что запаха вовсе нет. Мама сказала, что дом и клиника отделены друг от друга и в жилой части никаких средств не хранили, и добавила, что мне наверняка показалось, ведь я знала, что по соседству есть больница.

Но запах точно был. Каждый раз, стоило мне открыть заднюю дверь, я чувствовала его. Как бы сказать, это был холодный, резкий запах. Из-за него я всегда чувствовала себя незваным гостем.