Последний рассвет - Виктор Власов

— На здоровье жалуетесь, а хворост собираете охапками! — обронил Катсу, сидящий рядом с Маи. Шуинсай зыркнул на него, невежу.

— Хи-хи-хи… — Бенйиро ничуть не обиделся. Вытянул ветку из принесённой им кучи и подбросил в костёр, взметнув искры. — То уже не старые ноги носят меня, а душа. Душа-то не ходит по горам, усталости не знает. Душа-то к миру прилежит, который настоящий. А этот мир — всё тут нам только кажется: горы, ветер, холод, далёкое или близкое, красивое или безобразное. Я скоро совсем уйду туда, где свет неразличения.

— Как ску-учно! — Маи надула губки.

— Бенйи-сама, — любознательного Катсу зацепило что-то в словах монаха. — Если всё здесь иллюзия, почему бывает больно, когда случайно, не глядя и не ожидая, обо что-то ударишься? Мы же не видим того предмета, что в нас летит — значит, не порождаем иллюзий.

— Твоё сознание думает, что оно ограничено лишь тем, что видит сию минуту. Это иллюзия омрачённости. — Монах старался объясняться предельно конкретно. — На самом деле твоё сознание безгранично, и оно — не «твоё», оно общее для всего мироздания. Иллюзии порождает само Сознание Мироздания, которое целиком в тебе не помещается, и потому появляется ограниченность — ты сознаёшь себя отдельным от всех существом.

— И то, что мы здесь сидим у костра — иллюзия? — Катсу «несло».

— Конечно, — утвердительно кивнул монах. — Ты видишь не всё и не всех, так сказать, «присутствующих»… Вот ты видишь, например, белую крысу? Нет? А крыса тут!

Бенйиро протянул руку по направлению к Катсу — на раскрытой ладони монаха уютно устроился белый комочек.

Было так: много лет назад в пристройке-складе храма Дунгбен завелись крысы. Бороться с хвостатыми безобразниками старик не стал — Дайкоку рассердится, ведь если бы крысы не прогрызали дырочки в его мешке, волшебный рис не просыпался бы людям в руки достатком и богатством. Перенеся мешки в хижину, залатал их, оставлял на складе горсточки риса и проса. Крысы рис съедали в первую очередь, а просом лакомились неохотно. Вскоре корм кончился, грызуны постепенно перебрались в дом — старик выделял им маленькие порции каждый день, наблюдал. Они настолько привыкли кормиться под его присмотром, что потом не показывались, если тот отсутствовал. А когда находился рядом, аппетит у крысок был отменный и настроение — прекрасное: они, чувствуя добрую ауру кормильца, дружно жили и весело попискивали под печью.

Бенйиро привязался к ним, дал имена. Пятнистого звали Киёши, он долго спал и гулял только ночью; тёмно-коричневого — Риота, он, толстый и нахальный, играл в догонялки с братьями и пищал тоньше других, а белого, как молоко, да худенького, шустрого — Сява.

Смешно сказать, эти трое по характеру были копиями сыновей Бенйиро! Когда становилось грустно, одолевала тоска по детям, отправившимся со старым Уэсугой, ещё до нынешнего Ёсисады Хадзиме, воевать на «Острова непокорных», он разговаривал с крысками, изливал им душу. Бенйиро чувствовал при этом, что разговаривает с родными детьми — не только чувствовал, был уверен в том, что неспроста такое совпадение обнаружилось в его стариковской жизни… И они, его сыновья, вытаскивая острые бледно-серые от пыли и золы мордочки из-под печи, шевелили усами и выходили. Сява любил старика не только из-за обильного угощения, но и нравилось ему спать на оленьей накидке, в которую хозяин заворачивался на ночь. Белый крысёныш по-настоящему доверял настоятелю и не боялся выбираться из укрытия даже днём.

Жена старика, пусть ей на райских кущах Ракуэна ложе будет осыпано лепестками сакуры, не понимала дружбу с крысами. Она, женщина добрая, испытывала отвращение к голохвостым — в прошлой жизни, наверное, была мышкой, а ведь мыши с крысами не ладят… Иногда кто-нибудь из сыновей-крысят требовал обеда или ужина раньше времени, выбегал из-под печи и носился по полу хижины. Тогда она сердилась: кричала и визжала одновременно. Как-то пустила в дом кота. Одного хвостатого гостя кот задушил, двоих — напугал. Старик понял: их сын погиб… Бенйиро пару раз наградил жену оплеухой, загрустил. Прогнав кота, ждал. И дождался… Вернулась белая крыса.

Рин, жена Бенйиро, умерла от продолжительной неизлечимой болезни, и Сява-сан мирно жил со стариком уже сорок лет.

— Столько не живут, — громко сказала Суа. — Крысы, — добавила она, поймав на себе недоумевающие взгляды товарищей. До них начинало доходить, что именно Суа сказала: «старик Бенйиро — лжец»!

Сява злобно вытаращил на Суа чёрные бусинки, шевельнул усами.

— Хи-хи-хи, — старец закатился тоненьким смешком. Поднёс крысу к себе, накрыв рукавом кимоно, и тут же развёл обе руки в стороны. Суа вскочила, как ужаленная — из-за пазухи у принцессы выпала… белая крыса.

— Сява-тянь, сынок, поди ко мне, — под общий хохот позвал монах. Крыс вальяжно шествовал мимо костра к Бенйиро. — Сява-сан не простая крыса, он — хэнгэ, демон.

Погрызенной головкой сыра желтела луна. Серебряные крошки звёзд сияли в небе сквозь тонкую прослойку бледных облаков, похожую на газовую ткань. Звёзды отражались на дрожащей поверхности воды небольшого высокогорного озера Яро. Из него ученики Шуинсая днём черпали воду вёдрами и заливали в систему бамбуковых трубок, которая доставляла её в бассейн у хижины, где сейчас для них готовилась общая баня.

В середине просторной комнаты располагалась каменная печь с котлом, в который изливалось несколько трубок. Дым поднимался свободно вверх и выходил из отверстия в высоком потолке. Вокруг печи было просторно. Пол, устланный шкурами, мягкий, точно шерстяной ковёр. Места на шкурах старик отдал гостям, а сам предпочёл циновку.

Котёл закипал медленно, но его хватало, чтобы долить кипятком большую ёмкость для общей бани. И взрослые, и подростки без различия пола — раздевшись, мылись в ушатах, а после степенно забирались в сэнто, горячий парящий бассейн и устраивались на приступке, окунаясь по плечи. Самураи ничуть не опасались «потерять лицо» — мечи явно мешали, и они снимали оружие. Суа, по идее, совсем не имела права показываться перед низкорождёнными без одежд, но тут ситуация позволяла: принцессы Ямато могли принадлежать божествам как жрицы, но не заниматься боевыми искусствами!.. Поэтому раздеться и голышом влезть в общую баню уже не казалось Суа таким уж невозможным делом. В конце концов, она ведь ни с кем не целуется — чего тут неприличного! К тому же вместе со всеми — мужчинами, мальчиками и девочками — в бассейне расслаблялся и её Шуинсай…

После водных процедур запахло смесью влажной соломы с глиной и паром. Новизна необычной обстановки захватила гостей, они не могли уснуть. Внутри отдельной нока, в темноте, пронизанной янтарным светом из отверстий в ткани, прикрывающей выход и два окна, перешёптывались юноши, похихикивали девушки, царило оживление, точно накануне праздника. Шуинсай, закутавшись в шкуры, сидел и разговаривал со стариком, интересуясь его детьми да рассказывая про жизнь свою и брата. Суа глядела во тьму потолка и не без интереса слушала беседу. Ей нравился бархатный голос мастера, чудилось: она знала его давно, в какой-то из прошлых жизней он уже принадлежал ей. Или она ему… Старик, ничуть не стесняясь девушек, похвалялся своей не угасшей мужской силой, что явила себя в бане, а Шуинсай рассмеялся от души и поделился знаниями в области стимулирующих трав и продуктов.