Жизнь, по слухам, одна! - Татьяна Устинова

Минеральной воды?..

Глеб моргнул – отчасти из-за красотищи, отчасти из-загостеприимства, отчасти из-за аппетитности блондинкиного бюста, который былпрямо у него перед носом.

– Как – располагайтесь?! Мы должны встретиться с… – тут онспециально заглянул в папку, словно позабыв имя-отчество человека,вознамерившегося держать его в приемной, – Вадимом Григорьевичем в десятьчасов, и располагаться мне некогда.

– Придется немного обождать, – сладким полушепотом, словно очем-то очень интимном, сообщила блондинка, и бюст качнулся у Глеба передглазами. – Вадимгригорьича еще нет, но он звонил и сказал, что через несколькоминут будет. Пробки в городе просто ужасные!..

– Несколько минут – это сколько? Час? Полтора?

– Нет-нет, что вы! – перепугалась блондинка. – Буквальнонесколько минуточек придется обождать. Вадимгригорьич будет очень, очень скоро!

Почему-то она выпаливала имя шефа как скороговорку.

– Может быть, все-таки кофейку?.. И вы располагайтесь!

Глеб от кофе отказался и «располагаться» тоже не стал,решив, что стоя будет вернее действовать секретарше на нервы.

…Ну почему у подобных начальников секретарши обязательноблондинки и обязательно грудастые? Уж столько говорено-переговорено на тему«начальник и секретарша», столько анекдотов придумано, столько юморесокнаписано, столько сценок представлено разухабистыми юмористами, а еще большеюмористками, столько книжек выпущено, и переводных, и писаных в отечестве, адело все ни с места! И, главное, всегда одно к одному – парадное, облицованноечерным мрамором, львы с унылыми мордами, в приемной малахит, а у секретарши –бюст. Бывает еще один вариант, так сказать, на западный манер. Это когда мраморбелый, львов никаких нету, а есть некая сложная конструкция в центрепросторного холла – потолок непременно сверкает тысячью мелких ослепительныхлампочек. А на стене, супротив конструкции, обязательная бронзовая табличка:«Скульптура „Вечная мысль“. Подарок Б. Кокошина», панорамные лифты, и тогда ужсекретарша брюнетка, с волосами, затянутыми в пучок – туда же затянуты частьлба и щеки, – и в очках.

Очки, как всем известно, придают облику утонченнуюинтеллектуальность.

Ох, грехи наши тяжкие!..

Блондинка возилась за своим столом, встряхивала волосами,время от времени обращала взор к компьютеру, но все больше ловила своеотражение в полировке деревянной стенной панели, и лицо у нее становилосьсчастливым – от любви к себе и от радости смотреть на свое собственноеизображение.

В этот момент, должно быть от раздражения или в противовесэтой красотке, Глеб почему-то вспомнил о Кате Мухиной. Вот кто решительно нелюбил себя и не испытывал никакой радости от своего внешнего вида! Ей было летшестнадцать, когда все подруги, вдруг осознав свою девичью власть надмальчишками, стали осторожненько, примериваясь, ею пользоваться, а у Кати былиочки, «конский хвост», кроссовки сорокового размера и вечная книжка, засунутаяпод сиденье папиной служебной машины. Когда машина ехала, Катя смотрела в окно.Как только останавливалась, Катя – опля! – выуживала из-под сиденья книгу иутыкалась в нее носом. Она уже тогда была близорука и щурилась, как крот,внезапно извлеченный из норы на свет божий.

Глеб Петрович вчера заботливо посадил ее в такси, три разаповторил водителю адрес и лживым заботливым тоном попросил ее позвонить, кактолько она доберется до дому, – тоже раза три попросил, наверное. И визиткусвою всунул в ее холодную ладошку!.. Конечно, она не позвонила. Впрочем, он ине ждал. Лег спать и проспал до утра.

– Вадимгригорьича пока нет, – грудным полушепотом сообщила втрубку секретарша, Глеб взглянул на нее. – Как только он появится, я сейчас жевас с ним соединю!..

– Соедините меня с ним, – попросил Глеб, которого рассмешилгрудной полушепот, должный производить в собеседнике некое короткое замыкание.– Я знаю, вы можете!

– Что… могу? – спросила секретарша и откинула волосы заплечо. Некоторое время она смотрела Глебу в лицо, но быстро отвлеклась – у негоза плечом в стенной панели маячило ее отражение, очень красивое, и она опятьзалюбовалась.

– Але-е! – Глеб обеими руками оперся о стол перед носом усекретарши. – Гараж! Вы меня слышите или вы меня не слышите?

Секретарша обиделась. Убрав с края стола антикварныйчернильный приборчик, за который наклонившийся Глеб цеплял шарфом, онаосведомилась, зачем он на нее кричит.

Глеб сказал, что не кричит, но у него очень мало времени, ина место чернильного приборчика пододвинул телефон и кивнул на него.

– А это… зачем? Зачем вы трогаете… чужие вещи?

– Звоните, – предложил Глеб, взглядом не отпуская ее взгляд,чтобы она, боже сохрани, не уставилась опять на свое отражение. – Звоните шефуи соединяйте меня с ним. Говорите, что дело не терпит отлагательств. Говорите,что посетитель хам и бандит. Ну? Вперед!

Девушка, как завороженная, потянулась к телефону правойрукой. Левой она оберегала чернильный приборчик.

– А вы… бандит?

– Звоните, звоните.

– А если я сейчас охрану вызову?

– Сначала вызовите шефа, – душевно попросил Глеб Петрович, –посредством телефонного аппарата, вот этого! А уж потом кого угодно.

– Э-э… Вадимгригорьич? Э-э, Вадимгригорьич, это Оля, да.Доброе утро. Да. Это Оля. Вы меня узнали? – Тут секретарша улыбнулась телефонупризывной улыбкой и сделала движение, пытаясь поймать свое отражение втелефонной пластмассе. – Это Оля. Вы меня узнали, Вадимгригорьич? А вы когдаприедете? А? Слышно плохо, что-то со связью, Вадимгригорьич! Я хотела спросить,вы когда…

Тут Глеб, которого перестала развлекать секретарша с еескороговоркой и «Вадимгригорьичем», твердой рукой вынул у нее из ладошкитеплую, сладко пахнущую духами трубку и сказал веско:

– Доброе утро, уважаемый. Моя фамилия Звоницкий, мы с вамидоговаривались на десять. Сейчас восемнадцать минут одиннадцатого. У вас естьчасы?

Сладкая трубка молчала, а секретарша в волнении приподняласьс кресла, так что короткая юбочка задралась, обнажив молочное, обтянутоенейлоном бедро, и вся подалась к Глебу, и даже руки протянула молитвенно,словно умоляя наглеца вернуть ей «Вадимгригорьича».

Глеб отошел от нее к окну.

Там, на воле, вздымалось серыми волнами море питерских крыш,тускло светился вдалеке кусок Исаакиевского купола, и плотный северо-западныйветер разорвал низкие асфальтовые облака, и в рваных прогалинах высоко-высокосветилось ослепительное ледяное небо.

Хорошо на воле!..

– А вы откуда, простите? – осведомились у Глеба в трубке.