Горячие деньги - Дик Фрэнсис

Он сидел, глядя на меня живыми голубыми глазами, и раскрывал секреты своего успеха.

— Теперь о «Стратегических минералах». Никогда прежде не бывало ничего подобного «Австралийской корпорации стратегических минералов». В этом году цена на золото возросла на двадцать пять процентов, но «стратегички» — акции «Стратегических минералов» — поднялись почти на тысячу процентов, прежде чем упасть ниже прежнего уровня. Неслыханно! Я успел крутануть их почти в самом начале и получил на этом сто пятьдесят процентов чистого дохода. Но не надо обманываться, такие «стратегички» бывают всего раз или два в жизни.

— Сколько ты вложил в «стратегички»? — спросил я, завороженный.

После небольшой заминки он ответил:

— Пять миллионов. У меня было какое-то предчувствие насчет них… от них чем-то таким веяло. Я редко рискую такими крупными суммами и даже не ожидал, что цены взлетят так высоко — никто не мог бы предугадать это. Но, так уж получилось, в этот год все золотые акции сильно поднялись, а «стратегички» вообще взлетели на сумасшедшую высоту.

— А как у них сейчас обстоят дела? — спросил я.

— Не знаю. Меня интересует только настоящее положение. Видишь ли, золотые прииски не вечны. У них есть определенные периоды развития: разведка, расширение, промышленная разработка, истощение. Я купил акции, выждал немного, продал и забыл о них. Никогда нельзя надолго задерживать у себя растущие золотые акции. Целые состояния терялись из-за того, что продавать начинали слишком поздно.

Малкольм действительно мне доверяет, подумал я. Если бы он до сих пор колебался, он никогда не сказал бы, что хранит золото за кирпичной дверью. И не рассказал бы, что получил около тридцати миллионов фунтов на одной только сделке, даже после вычета налогов. Я перестал волноваться, что он слишком обеднеет после покупки жеребенка и даже половины Блу Кланси. Меня теперь ничего по-настоящему не волновало, кроме того, как устроить, чтобы отец остался жив и продолжал тратить свои деньги.

Я как-то разговорился с одной женщиной. Ее отец умер, когда ей только-только исполнилось двадцать. Она горько сожалела, что не успела узнать его как взрослый человек взрослого, и очень хотела бы снова встретиться с ним, хотя бы только для того, чтобы поговорить.

Глядя на Малкольма, я вдруг подумал, что для меня ее желание исполнилось: эти три года молчания были своего рода смертью, и теперь я могу поговорить с ним как взрослый со взрослым и узнать его не как отца, а как человека.

В тот вечер мы мирно сидели в гостинице, рассказывали друг другу о том, чем занимались в эти три года разрыва. И трудно было поверить, что где-то снаружи Малкольма может поджидать убийца.

Улучив момент, я спросил:

— Ты ведь специально дал номер телефона Джойси тому киношнику? И номер Жервеза воспитательнице больных детей? И хотел, чтобы я присутствовал, когда ты покупал жеребенка?.. Ты хотел наверняка оповестить всю семью о своих чудовищных расходах в последнее время, правда?

— Хм! — фыркнул Малкольм. Я понял это как согласие. Можно по ошибке дать не тот номер один раз, но два подряд — это уже закономерность.

— Томас и Беренайс, — сказал я, — совершенно обезумели от какой-то очередной твоей проделки. Что ты сообщил им?

— Откуда ты все это знаешь?

Я улыбнулся, вынул плейер и прокрутил ему кассету из автоответчика. Он прослушал, откровенно забавляясь беспокойством Сирены, Жервеза и Джойси. Потом прочитал письмо Томаса. Когда он добрался до его настойчивых просьб, я ожидал взрыва возмущения.

Ничего подобного не последовало. Малкольм только криво улыбнулся и сказал:

— Это я сделал их такими.

— Нет, — возразил я.

— Почему это?

— Таинственная штука — характер, но ты только родил их, а не сделал такими, какие они есть.

— Но я мог внушить им это.

— Да, конечно, — согласился я, — только ведь ты этого не делал.

— Вивьен и Алисия делали… из-за меня.

— Не казнись ты так. Это на тебя не похоже. Он улыбнулся.

— На самом-то деле я и не чувствую себя особенно виноватым.

Беспокойство Джойси, подумал я, скорее всего наигранное. Она могла захлебываться злостью из-за Алисии, но никогда мать не настраивала меня против Малкольма. Когда мне было шесть лет, она при разводе согласилась, чтобы Малкольм стал моим опекуном. Материнские чувства у нее были не очень развиты, и ей вполне хватало не слишком частых визитов подрастающего сына, чтобы считать материнский долг выполненным. Джойси никогда особенно не старалась привязать меня к себе, и я отлично понимал, что всякий раз, когда я уходил, мать чувствовала облегчение. Жизнь моей матери состояла из игры в бридж, обучения игре и написания статей в журналы все о том же бридже. Она была игроком международного класса и часто выезжала на соревнования за границу. Мои посещения только нарушали сосредоточенность, необходимую ей, чтобы выигрывать. А поскольку победы обеспечивали ей должный престиж для журнальных статей и ее лекций, я своим появлением вызывал у матери скорее раздражение, которое она тщетно старалась подавить, нежели дружеские чувства.

Она задаривала меня бесконечными колодами игральных карт и научила дюжине карточных игр, но у меня никогда не было ее потрясающей математической памяти. Джойси отлично помнила любую карту, любой ход в абсолютно всех своих партиях, и моя неспособность к этому неизменно удивляла ее и раздражала сама по себе. Когда я избрал себе профессию, связанную с совершенно другим видом спорта, Джойси вначале удивилась и расстроилась из-за моего решения, но потом стала постоянно просматривать страницы «Спортивной жизни» во время сезонов стипль-чеза, выискивая мою фамилию в списках участников.

— Так что ты сказал Томасу и Беренайс? — снова спросил я.

Малкольм с удовольствием объяснил:

— Я безо всякой задней мысли дал их телефон виноторговцу, чтобы он напомнил, сколько я задолжал ему за полсотни или около того ящиков «Пола Роджера» урожая семьдесят девятого года.

— И… э-э… сколько приблизительно это могло стоить?

— Понимаешь, «Пол Роджер» семьдесят девятого года, с виноградников Уинстона Черчилля, довольно редкий сорт…

— Конечно, — согласился я.

— Около двадцати пяти тысяч фунтов за пятьдесят ящиков.

«Бедный Томас!» — подумал я.

— А еще я дал знать Алисии, что учредил стипендию для одаренных девочек в школе, где училась Сирена. Я давно уже не разговаривал с Алисией. Полагаю, она была в бешенстве от того, что я передал деньги школе, а не самой Сирене.

— Но зачем тебе это нужно? Малкольма это, похоже, удивило.

— Ты же знаешь мое мнение. Вы все должны сами пробивать себе дорогу в жизни. Сделай я вас богатыми в молодости, у вас не было бы стимула к жизни, стремления самим достичь успеха.