Простишь — не простишь - Валери Тонг Куонг

– Нет-нет, я поеду с вами. Подбросишь меня на вокзал, если можно?

– Хочешь уехать, точно?

– Ты же понимаешь, я должна. Поцелуй за меня Мило, скажи, что я постоянно думаю о нем, что я по нему скучаю. Пусть простит меня, если сможет.

Сестра не ответила. Я скорей-скорей собрала дорожную сумку: кое-какую одежку, косметичку, всякие мелочи. Мне так хотелось остаться! Быть постоянно рядом с Мило, рядом с тобой, Селеста… Но выбора не было.

У лестницы внизу ждала мама. Она кивком указала на мою сумку.

– Вижу, ты решила распрощаться с нами, Маргерит?

– Поезд уходит через час, я как раз успею. Вы меня подвезете, не возражаешь?

Она молча покачала головой. А про себя обрадовалась: «Скатертью дорога! Наконец-то Селеста моя и больше ничья!»

В машине никто из нас не проронил ни слова. Прощаясь, обе поспешно клюнули меня в щеку, отводя глаза. Мол, ты виновна, и нет тебе прощения. Напрасно вы так! Я сама себе самый суровый судья, самый жестокий палач. Даже Лино со мной не сравнится.

Я направилась к зданию вокзала, чтобы купить билет. У меня за спиной взревел мотор. Они мгновенно уехали.

Дружная семья, крепкий клан, совершенная экосистема. Одна я – чужеродное тело, пришелец, чужак. Выкинули, выплюнули меня и успокоились.

Я возвращалась к своему одинокому существованию. В тюрьму, которую сама для себя построила.

Жанна

Вот скрываешь что-то, скрываешь – и вдруг правда вырвется наружу в самый неподходящий момент. Мы высадили Маргерит у вокзала и помчались в больницу. Селеста будто воды в рот набрала. Я попыталась разговорить ее, успокоить.

– Ты права, доченька. Предательство простить невозможно. Я тебя понимаю. Ты ей доверила ребенка, а она… Несчастный случай, и все равно ее вина огромна. Беда пришла, этого не изменишь и не отменишь. Но обрати внимание: она все осознала и уехала. Впервые в жизни усовестилась. Прекратила ломать комедию, рыдать и завывать. Боже, стыд-то какой! Кто громче всех кричит «Караул!» – тот и вор, это ясно. Главное, ее больше здесь нет, она не мозолит тебе глаза. Ты ведь знаешь, не я ее пригласила. Я вообще была против, она нагрянула внезапно, как снег на голову. Мне следовало сразу ее спровадить, да я Мило пожалела… Он так ей обрадовался! Эх, дура я, дура! Но и ты хороша, признай! Кто меня уговаривал, кто упрашивал? Вечно ты твердишь, что я к ней несправедлива. Слишком строга. Вовсе нет. Я просто вижу ее насквозь. Таков уж материнский долг. Приходится ругать, наставлять, исправлять. Вот только она всегда была непослушной. Всегда!

– Мама, прекрати!

Селеста одернула меня резко, зло. И так же резко затормозила. Свернула на проселок, остановилась посреди полей ядовито-желтой люцерны. Заглушила мотор.

– Маргерит уехала не из чувства вины. Есть другая причина.

– Какая же?

– Она беременна, мама.

Гром среди ясного неба! Я подумала: «Ну, Маргерит, ты сильна! Вовремя, нечего сказать!»

– У нее появился парень? Вот это да! Впервые слышу!

– Нет, не в этом дело. Она залетела случайно. От женатого, ни с того ни с сего.

Не ждешь дурного, и вдруг как огреют палкой по голове!

Случайно.

От женатого, ни с того ни с сего.

Дикая боль пронзила и заполонила меня всю. Ничуть не ослабевшая, хоть минуло без малого три десятилетия. Жгучая, живая.

Время не лечит. Лишь прячет гнойник под скоплением дней.

– Мама, Маргерит хочет сделать аборт. Потому и уехала. Мне кажется, она совершает ужасную ошибку. Пожалуйста, поговори с ней, убеди. Мы с тобой обе знаем, что такое бесплодие. Некоторые размножаются как кролики, а в нашей семье ребенка вымаливают годами. Вдруг аборт сделают неудачно? Вдруг она вообще не сможет рожать? Кто знает, что ждет ее в будущем?

Кто знает, что ждет ее в будущем, говоришь?

Я знаю, Селеста. И тебе расскажу. Если она не сделает аборт, ее ждет погружение в непроглядную тьму. Ждет полнейшее одиночество, неописуемая тоска, отвращение, горечь, обида. Ждут тяготы. С годами их будет все больше. Глухое раздражение, растущее день ото дня. Ребенок не принесет ей радости, только высосет все силы. Они лишь возненавидят друг друга. Повторяю: время не лечит. Любовь не восторжествует. Раны не затянутся. Наплюй в глаза лжецам и краснобаям. Пожизненный приговор обжалованию не подлежит. Ее ждут вечные муки.

– Боже, мама, о чем ты? Опомнись!

– Она должна сделать аборт! Обязана! Слышишь? Ты же меня упрекала, что я плохо о ней забочусь, мало люблю. Вот и не допусти такого же несчастья!

Прошло почти тридцать лет, и все повторилось вновь. Заезженная пластинка! Призрак прошлого стучится в дверь. Не отворяй ему, Селеста, умоляю, запремся покрепче!

Из глаз брызнули слезы, я не смогла их сдержать. Удар застиг меня врасплох. К такому я не была готова.

– Какой еще призрак? Что ты городишь?

Селеста, ты постоянно спрашивала, отчего я снова не выйду замуж. Знакомила меня с учителями-холостяками, с разведенными отцами твоих одноклассников. Без моего ведома просматривала сайты знакомств, все искала мне подходящего мужа. Напрасно старалась, дочка. Мое сердце разбито навсегда, его не склеишь. Кроме тебя и Мило, никому в нем нет места. Я не терплю мужчин. Они затаптывали меня в грязь, унижали, уничтожали.

Знаю, на жертву я не похожа. Все вокруг, даже самые близкие, считают меня сильной, несгибаемой, волевой, закаленной.

На самом деле, Селеста, я совсем не такая. Это представление – театр одного актера. Каждый день я выхожу на сцену. Прячу под слоем грима страхи и слабости, как обычные лицедеи скрывают шрамы, родимые пятна и синяки. Заслоняю яркими декорациями убожество своего никчемного существования. Так вживаюсь в роль, что порой и сама себе верю. Забываю на час, на неделю, на месяц, что меня настоящей давно уже нет. Я мертва. Ангел мой, не смотри на меня так, чего испугалась? С двенадцати лет ты латаешь дыры, собираешь осколки, куски, черепки. И не знаешь, что жизнь твоей матери разорвана в клочья? Не догадываешься, что Маргерит хоть и сестра тебе, да не совсем?

Случайно.

От женатого, ни с того ни с сего. Вечно одно и то же. По кругу.

Некогда мы с твоим отцом задумали отремонтировать старую конюшню. К тому моменту мы давно уже не спали вместе. Это он предложил, чтоб у каждого была своя спальня. Он стал одержимым нумизматом, вдобавок коллекционировал миниатюры и допоздна работал. На меня у него времени не хватало. Я была ему лучшим другом, верной помощницей, но не любовницей. В тридцать три года женщине рано себя хоронить. Я изголодалась по любви, одичала. Того, другого, звали Рудольф. Помнишь его? Ну конечно, помнишь! Зеленоглазый, стройный, сильный, спортивный. Глуховатый обволакивающий голос. Я с ума сходила! На щеке – небольшое родимое пятно крестом. Ты тоже его обожала. Но по-детски, невинно. Я же влюбилась без памяти, потеряла голову.