Простишь — не простишь - Валери Тонг Куонг

На следующее Рождество я завалил их подарками, надеялся загладить вину. Детям прислал велосипеды, сестрам – духи, братьям – электробритвы последней модели, всем и каждому – горы шоколадных конфет. Маму пригласил в дорогой ресторан.

Она ела молча, двух слов не проронила. Когда подали счет, тщательно вытерла рот салфеткой и веско сказала:

– Ты, сын, дорогу к нам забудь. Я лукавить не стану. Знаем, теперь мы тебе не ровня, мы быдло, работяги, так нечего родне глаза колоть своим богатством. Сами ребятишкам велики купим, справимся. Не нищие. И у нас гордость есть, хоть мы деньги лопатой не загребаем.

– Мама, я просто хотел вас порадовать…

– Нет, лучше нам не видаться. Живи по-своему, будь счастлив. А в нашу жизнь не лезь. Она, может, не такая красивая, но лучшей мы не знаем. К роскоши не привыкли, так что в ней не нуждаемся. И в жалости тоже.

Родня порвала со мной окончательно и бесповоротно. Я выкарабкался из болота и тем самым смертельно оскорбил всех, кому не достало на это сил. Ведь мои братья и сестры дружно работали на обувной фабрике, пошли по стопам отца.

Вопреки всему я из года в год посылал маме на день рождения подробнейшее письмо со всеми нашими новостями. Не сообщил лишь о потере малыша, не смог, слов не нашел. И потом еще один раз пропустил.

Но как только ты родился, Мило, я стал писать ей снова, все чаще, и каждый раз вкладывал в конверт твои фотографии. А мама в ответ карябала на пожелтевших визитных карточках, которые давным-давно достались ей в качестве бонуса от фирмы, рассылающей товары наложенным платежом: «Письмо твое получила, спасибо». Неизменно одно и то же.

В отличие от отца мама умела читать и писать. Я все надеялся, что со временем она смягчится, ответит по-настоящему, проявит хоть какой-то интерес. Но мама была непреклонна. И постепенно наша переписка сошла на нет. Я – отсохшая ветвь фамильного древа, палый прошлогодний лист.

Теперь ты понял, Мило, отчего я так дорожу тобой и Селестой. Кроме вас, у меня никого больше нет. Вы ядро, ДНК моей жизни.

Понял и то, зачем я побуждал тебя покорить вершину, взобраться выше всех. Нельзя останавливаться на полпути. Иначе ты станешь для одних слишком богатым и важным, а для других – недостаточно значимым и состоятельным.

На высоте убийственная зависть и разъедающее презрение не смогут до тебя дотянуться. На высоте ты станешь самим собой. На высоте ты обретешь свободу.

Но как осуществить нашу мечту, если «освоение школьной программы для детей, перенесших травму, порой непосильная задача»?

Как, скажи на милость?

Вечером Селеста и Жанна вернулись из больницы домой. Я не сказал им ни слова об истине, что мне открылась. Жена слишком впечатлительная, уязвимая. Лучше ее поберечь. Повременить. Победить собственный внутренний разброд, преодолеть смятение.

Ужинали в молчании. Будто мы все онемели вслед за Мило. Селеста замкнулась в себе. Жанна напряженно вглядывалась в бесстрастное лицо старшей дочери. Маргерит шмыгала носом. Я пытался собраться с мыслями.

Мы рано разошлись по спальням. Но разве уснешь, если наяву один кошмар и золотые сны никогда не сбудутся?

Я дождался, пока в доме наступила полная тишина, и залпом осушил бутылку виски, там и оставалось-то на донышке. Анестезия подействовала, боль ушла, забрезжила надежда. Пусть в Интернете пишут что угодно, бывают и редкие исключения, чудесные исцеления, мгновенные избавления от всех осложнений и скверных последствий. И зачем я упрямился, зачем не послушал доктора Начеву? Она была абсолютно права: я начитался разной дряни и только зря напугался.

Нужно поскорей забыть эту недостоверную чушь и в дальнейшем делать только то, что доктор прописал. Не отклоняться ни вправо, ни влево.

На следующее утро мы поехали в больницу. Маргерит, как всегда, напросилась с нами. Видим, пять-шесть ребятишек бросили на обочине велосипеды и принялись собирать цветы, карабкаясь по насыпи. Селеста с сестрой зарыдали. Я притормозил, оглянулся. Заплаканные лица женщин, а позади них – радостные дети… Боюсь, жена угадала, какая ужасная мысль пронеслась у меня в голове. Так захотелось сдать назад и передавить всю эту мелюзгу! Восстановить справедливость. Нечего прыгать, веселиться. Каникулы у них не кончились! Небось и тормоза в порядке, и камни-рытвины под колеса им не попали. Резвятся, бесятся, хохочут во все горло, а мой сын лежит без движения и страдает… Я с трудом преодолел искушение.

Неужели из-за всех наших бед я стал злым и жестоким?

– Прибавь-ка скорости, Лино. Поехали, чего ждешь? У меня появилось предчувствие. Жми на газ, – поторопила Селеста.

Ее слова отрезвили меня, отогнали злой морок. Хотя в зеркале я по-прежнему видел плачущую Маргерит и пляшущие силуэты детей на заднем плане.

Поехали дальше. Я сейчас же пожалел о том, что сказал с непривычной издевательской интонацией:

– Ты у нас теперь экстрасенс, Селеста?

– Предчувствия – всего лишь фантомы, проекции нашего подсознания, – поспешно поддержала меня Маргерит. – Такую форму принимают вытесненные тревоги. Ты напрасно беспокоишься, поверь, ничего не случилось.

– Нет, вы не поняли, это не дурное предчувствие! – перебила ее Селеста. – Я уверена, что Мило сейчас лучше. Почему, сама не знаю. Хочу увидеть сына как можно быстрей. Жми на газ, Лино.

Я взглянул на жену. Ее лицо, как по волшебству, изменилось. Селеста сияла. Случилось невероятное: к ней вернулась надежда.

Нельзя все испортить! Никаких сомнений и доводов рассудка. Хоть раз промолчу. Пусть верит в лучшее, пока мы не добрались до больницы. Ей нужна передышка, впереди столько мук…

– Через десять минут будем на месте!

Доктор Начева в коридоре листала какую-то папку. Заслышав стук каблуков Селесты, она подняла голову и встретила нас широкой искренней улыбкой.

– Как вы вовремя! А я как раз пыталась до вас дозвониться. Дорогая моя, у нас прекрасные новости! Мило заговорил!

Сердце чуть не выскочило из груди. Мы бросились в палату.

Завидев нас, он улыбнулся. Мило, мой сын.

– Мама, папа…

Я подошел не спеша, осторожно, чтобы не спугнуть удачу, не нарушить сложный процесс выздоровления. Он говорил как-то странно, без выражения, с трудом подбирая слова, неуверенно, тихо, но говорил!

Я погладил его по голове.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

– Голова болит?

– Немного.

– Родной, ты помнишь, что с тобой случилось? – спросила Селеста. – Помнишь, как ты здесь оказался?

– Не помню.

– Ты ехал на велосипеде.

– Да, вместе с Марго.

– Помнишь, да? Отлично! Молодчина! Остальное вспомнишь потом, неважно. Ты перенес болевой шок, что-то мог и забыть. Главное, память к тебе вернулась.