Чтоб человек не вымер на земле… - Сергей Владимирович Киреев

class="p1">И ночь кругом. И холод. И тоска,

И фонари, как гипсовые слепки,

Что с мёртвых лиц когда-то кто-то снял,

И этот чёрт высокий, с сумкой, в кепке,

Он здесь. Вперёд! В погоню! Час настал!

Он воли не нашёл в себе и силы

Её в кусты подальше запулить.

О том, что жадность фраера сгубила,

Он долго будет после говорить.

И взглядом незамыленным и цепким

Прозрачную пронзая полутьму,

Стажёр издалека по этой кепке

Его засёк. Ну всё! Быстрей! К нему!

Курьер когда-то бегал стометровку,

И он на землю бросил свой баул,

И, лужи перепрыгивая ловко,

Куда-то вдаль отчаянно рванул.

Да, он готов неплохо был, но всё же

Он сам себя в итоге доконал

Своим рывком. Стажёр наш был моложе,

Быстрей и лучше. Он его догнал.

Ночной пустырь. Мерцающие звёзды.

И смерть как будто спит в складном ноже

В кармане у курьера. Пулю в воздух

Стажёр пустить намылился уже,

А дальше уж как дело повернётся,

И он перчаткой ствол уже протёр.

Когда противник сразу не сдаётся,

Совсем другой возможен разговор.

И пистолет заряжен боевыми,

И впереди — кирпичная стена.

И ночь. И десять метров между ними.

И, как прожектор, полная луна.

Я фильм смотрел, и я его запомнил,

Как там крутые парни точно в цель

Лупили из стволов. Ещё я понял,

Что значит настоящая дуэль,

И что безумству храбрых нет предела,

Борись и бейся из последних сил!

Там человек с ножом по ходу дела

Того, что с пушкой, ловко завалил!

Ну, с пушкой, это значит, с пистолетом,

Он бросил нож быстрей, чем тот успел

Спустить курок, и всё, мой друг, с приветом!

Вот так у них — кто храбрый, тот и цел! –

Кто смерти в рожу смотрит зло и зорко,

Вот этим дикий Запад и хорош.

Тот фильм — «Великолепная семёрка» —

На этот мой роман слегка похож.

А тут, наоборот, хороший — с пушкой,

Плохой — с ножом в руке, затих, как мышь,

И кто с кого в итоге снимет стружку,

Едва ли сразу так сообразишь.

И электричка выла, как белуга,

И вороньё вопило ей под стать.

Они стояли друг напротив друга

И не спешили дело начинать.

Стажёр, как будто всё ещё спросонья,

Чего к чему, прокручивал в башке,

И спрятанную финку под ладонью

В опущенной пока ещё руке

Он видел у курьера, нет, он чуял:

Всего лишь миг мелькнёт, и грянет гром,

Но был непрошибаем ни в какую

В спокойствии задумчивом своём.

Он был с утра не пивши и не евши,

Ну, раз уж так, он взял да закурил,

И семафор — скелет оцепеневший –

Вдали, впотьмах у станции застыл.

И завивался дым в круги и петли,

И, будь я там, я крикнул бы ему:

«Давай, стажёр, стреляй! Чего ты медлишь?

Оно уже не нужно никому,

Твоё геройство, ну его, ей-Богу,

Тебя сейчас завалят самого!

Своих не докричишься, не помогут.

Есть ты и он. И больше никого».

Вертясь, крутясь вприпрыжку, как придётся,

Фонарный луч по лезвию ножа

Отчаянным гулял канатоходцем,

Скользил, плясал, мерцая и дрожа.

Замах! Стреляй, стажёр, долой сомненья!

И он в движеньях точен был и строг.

Он руку вскинул раньше на мгновенье

И вовремя успел спустить курок.

По небу тучи мчались, словно кони,

Курьера что-то дёргало и жгло,

Он так, бедняга, толком и не понял,

Чего с ним только что произошло.

Его башка гудела, словно улей,

Стажёр его оставил не у дел,

Он выбил ему финку первой пулей,

При этом руку даже не задел!

В нём отказал внутри какой-то тормоз,

Он зашагал к стажёру — олух, псих!

«Стоять на месте, сука! Только дёрнись! –

Стажёр затвором щёлкнул и затих, –

Умрёшь, дурак!» Но тот с какой-то стати

Расставив руки, медленно шагал

По пустырю ночному, как лунатик,

Как будто он рассудок потерял.

Свинцовый шмель вопьётся в черепушку!

От пули нет спасенья. Жди её!

Стажёр опять поймал его на мушку:

«Ты так хотел. Решение твоё!»

И, хоть стажёр имел серьёзный стимул,

Чтоб враг его башку свою сложил,

Он всё-таки не снёс её: живи, мол,

Но кепку, уж простите, прострелил.

Всё. Нет короны. К чёрту улетела.

Король не то что гол, но лысоват.

Он в коматозе был, по ходу дела,

И лишь губами шлёпал невпопад.

И страх ему мозги терзал и тискал,

Коверкал и кривил его мурло,

Он понимал: стена здесь хоть и близко,

Но до расстрела дело не дошло.

«Да понял, всё, стою, — он чуть согнулся, –

Ты человек, я тоже человек!» –

Уже он окончательно очнулся

И вскинул наконец-то руки вверх.

Стажёр ворчал: «Ну что уже, получше

Пехоты не осталось среди вас?

Вообще-то ты легко ещё, голубчик,

Отделаться сумел на этот раз».

Без жертв пока. Все живы. Ну и чу́дно.

Да вот и, кстати, молод и удал,

На звук пальбы мгновенно, в три секунды,

Дежурный мент с вокзала прибежал.

И, машинально встречные считая

Трухлявые какие-то столбы,

Он скрёб затылок: «Ишь ты, мать честная,

Давно у нас тут не было стрельбы!

Он сверху наделён немалой властью,

И он свой лучший фокус провернул:

Железные браслеты на запястьях

Курьеру незаметно застегнул.

Его пробили быстро по учётам –

Судимость, где родился, срок, статья,

Немало, чёрт возьми, у них всего там

Нашлось насчёт житья его, бытья.

Он в банде — зам Ушастого, диспетчер,

Ну, и спецназ как будто заодно.

Во всесоюзном розыске, замечу,

Он был уже достаточно давно.

Он волком стал зубастым и матёрым,

Он десять лет держался на плаву,

Но по итогам встречи со стажёром

Отправлен был в наручниках в Москву.

Он сразу весь скукожился и сдулся,

Стал сморщенным и мелким, а стажёр

В столицу тем же вечером вернулся

И был к Потапу вызван на ковёр.

И он чеканил шаг в парадном марше,

Но перешёл на медленную рысь,

Когда ему мигнула секретарша:

«Там шторм двенадцать баллов. Берегись!»

Стажёр, павлином плавно выступая

И даже с ней чайку успев попить,

Вошёл к Потапу: «Здравия желаю!

Позвольте мне к докладу приступить!»

Потап сперва багровым стал, как свёкла,

Потом позеленел, как мох на мне,

И даже репродукция поблёкла

Про бурлаков на