Лэшер - Энн Райс

— Это никогда не должно повториться, милая, — неслишком твердым тоном произнес Майкл. — Никогда, слышишь, никогда!

Потом ласково обхватил ее рукой и слегка притянул к себе.Его неумолимо одолевал сон, а сердце билось очень медленно и тихо. Но ровно.

— Как скажешь, дядя Майкл, — тихо пробормотала онав ответ. — Но мне бы хотелось тебя кое о чем спросить.

Она лежит в кровати Мэри-Бет, в кровати Дейрдре! Мона уютносвернулась калачиком и придвинулась еще ближе к Майклу, с удовольствием ощущаяего руку на своей груди.

— Милая, — прошептал он. — Что это был завальс? Из Верди? Кажется, «Травиата»? Но…

Он не закончил фразу и затих, окончательно сморенный сном.

Глядя в темноту, Мона улыбалась. Майкл слышал! Он был там, вэтом видении, вместе с ней. Потом она повернулась и осторожно, чтобы неразбудить, коснулась губами его щеки. Пальцы ее скользнули под пижаму спящегорядом мужчины, дабы полнее насладиться теплом его кожи.

Вскоре и она забылась сном.

В Сан-Франциско зарядил противный зимний дождь. Вода стекалапо крутым улицам Ноб-хилл, а пелена тумана, размывая очертания, заволоклаздания, объединенные в единое целое по каким-то немыслимым законам. Так, рядомс готическим собором Милости Господней и импозантными, украшенными лепнинойфасадами домов возвышались похожие на башни современные постройки, выросшие нафундаменте старого отеля «Фэйрмонт». Небо мрачнело с невероятной быстротой, идорожное движение уже в пять часов вечера становилось просто невыносимым.

Доктор Сэмюель Ларкин медленно миновал отель «Марк Хопкинс»— кажется, так он назывался прежде; во всяком случае, теперешнего его названиядоктор не знал. После этого он поехал вниз по Калифорния-стрит, как всегда неотставая от переполненного кабельного вагончика, набитого промокшими до ниткитуристами. Глядя на них, Ларкин не уставал поражаться энтузиазму этих людей,подвигшему их отправиться на экскурсию в такой холодный и мрачный день. СамЛаркин был человеком достаточно осторожным, поэтому никогда не стремилсяугнаться за легковыми автомобилями, за рулем которых сидели неместные водители.На светофоре он всегда уступал дорогу кабельному вагончику, только потомтрогался с места сам.

Следуя по своему обычному маршруту, который был, на еговзгляд, несколько небезопасным, но зато весьма живописным, Ларкин спустился кМаркет-стрит и через несколько кварталов в который уже раз полюбовалсясимпатичным, выглядевшим весьма экзотически деревянным въездом в Китайскийквартал. Давно ставший привычным путь напоминал доктору о первых годахпребывания в этом городе. В те времена в кабельных вагончиках можно былоспокойно ездить на работу, шпиль собора Святого Марка являлся самой высокойточкой города, а манхэттенских небоскребов не было и в помине.

«И как только Роуан решилась покинуть эти места?» —удивлялся он. В Новом Орлеане Ларкин был всего несколько раз, тем не менееэтого оказалось вполне достаточно, чтобы составить о нем собственное мнение.Переехать туда из Сан-Франциско — все равно что променять Париж на глухуюпровинцию. Впрочем, что касается Роуан, то это был далеко не единственный еепоступок, мотивов которого Ларкин не мог понять.

Доктор едва не проехал мимо непритязательного вида воротИнститута Кеплингера. Круто свернув, он быстрее обычного спустился по пандусу вподземный гараж, сухой и темный. Часы показывали десять минут шестого. Самолетна Новый Орлеан вылетает в восемь тридцать. Нельзя терять ни минуты.

Ларкин показал пропуск охраннику на первом посту, тот сразукуда-то позвонил, очевидно, чтобы проверить его достоверность, и, быстрополучив удовлетворительный ответ, разрешил ему пройти.

Во второй раз засвидетельствовать свою личность Ларкинупришлось у входа в лифт — перед встроенным под видеокамерой маленькимдинамиком, вещавшим женским голосом. Ларкин всегда терпеть не мог, когда невидел в лицо того, кто его рассматривал.

Быстро и беззвучно лифт поднял его на пятнадцатый этаж влабораторию Митчелла Фланагана. Довольно скоро отыскав нужную дверь и увидев,что за ее дымчатым стеклом горит свет, Ларкин громко, постучал.

— Митчелл, это Ларкин, — произнес он в ответ набормотание, раздавшееся из-за двери.

Митчелл Фланаган выглядел как обычно: подслеповатый увалень,взиравший на все и вся сквозь толстые очки в металлической оправе. Копна еговолос соломенного цвета больше подошла бы огородному чучелу. Лабораторный халатбыл явно несвежим, но, по непонятному стечению обстоятельств, без единогопятнышка.

«Гений, которого так ценит Роуан, — пронеслось в головеу Ларкина. — Но разве не я ее любимый хирург? Уж не ревную ли я?» Когда-тоЛаркин был без ума от Роуан Мэйфейр, но теперь прежнее увлечение изряднопоистощилось. А потому, что бы с ней ни случилось, ему не было до того никакогодела. Какая, собственно говоря, разница, уехала она на юг или нет, выскочилазамуж или нет? Так почему сейчас его должен волновать тот факт, что Роуанвпуталась в какой-то кошмарный медицинский эксперимент? Да, в свое время Ларкинбыл не прочь уложить ее в постель, но ведь до этого их отношения так и не дошли.

— Входи, — произнес Митчелл, с трудом сдерживаяжелание силой затащить Ларкина в застеленный ковром коридор, в котором струибелого света мягко очерчивали пол и потолок.

«Это место меня с ума сведет, — подумал Ларкин. —Все время кажется, будто откроется какая-нибудь дверь, а за ней в резервуарах сантисептиком лежат человеческие тела».

Митчелл шел впереди, ведя Ларкина мимо стальных дверей смаленькими смотровыми окошками, из-за которых доносились различные шумовыесигналы, издаваемые электронными приборами.

Ларкин знал, что бесполезно просить о разрешении посетитьэти лаборатории, считавшиеся в данном заведении святая святых. Генетическиеисследования в Институте Кеплингера проводились под грифом «совершенносекретно» и поэтому были недоступны для большинства медицинского персонала.Ларкину же предстояло взять нечто вроде частного интервью у Митчелла Фланагана,за которое Роуан Мэйфейр — или ее семья, что, собственно говоря, одно и то же —назначила весьма высокую цену.