Священное воинство - Джеймс Рестон

«В храме и на крыльце Соломона всадники ехали по колено в крови, — писал один из экспансивных участников этих событий, Раймунд де Агильер. — Воистину то был правый суд Небес, ибо это место должно было быть обагрено кровью неверных, поскольку город столь долго страдал от их святотатства».

Когда все было кончено, Готфрид Бульонский и остальные крестоносцы омыли кровь со своих рук и украшенных крестом одеяний, смиренно облачились в сутаны и отправились в храм Святого Гроба Господня, чтобы помолиться и покаяться. Хотя на деле они были довольны собой и уверены, что совершили славные дела, в лучших традициях католического рыцарства. Патриарх Иерусалимский во главе величественной процессии отправился на Храмовую гору, где было «торжественно и громко» исполнено новое песнопение, а затем они проследовали на быстро устроенное кладбище крестоносцев у Золотых Ворот. Наконец процессия направилась к пробоине в городской стене. Там состоялась церемония благодарения, и патриарх благословил воинство.

«Если мы рассмотрим битвы языческих времен и вспомним великие военные предприятия, во время которых завоевывали царства, то и тогда не найдем ни одной армии, ни одного свершения, сравнимых с нашими», — писал ведущий историк Первого Крестового похода Гвиберт Ножанский. Он не осуждал и зверского обращения с женщинами, заявляя буквально следующее: «Франки не делали ничего худого с женщинами, которых обнаружили во вражеском лагере, только вонзали им копья в живот».

«О страстно желанный день! — писал другой историк, Фульк из Шартра. — Желанный, ибо все верные католики в душе лелеяли надежду, что город, где наш человеколюбивый Господь силой своего рождения, смерти и воскресения даровал искупление роду людскому, вновь обретет первозданную чистоту и достоинство. Они желали, чтобы это место, оскверненное суевериями неверных, было очищено».

Но то, что было делом славы для католиков, являлось позорным и преступным для мусульман. Если в городе еще несколько месяцев после резни стояло зловоние, то злая память об этом сохранилась и на девяносто лет, и даже на девять сотен. Эти рассказы отпечатались в памяти и в душе Саладина с самого детства, питая его решимость и ненависть. Позорная память о Первом Крестовом походе заставляла султана обуздывать свою ярость и свое желание мести, воздаяния, расправы.

И вот настал его час. Пять дней люди султана занимались рекогносцировкой и готовились к атаке. На шестой день Саладин велел начать обстрел. В войске оборонявшихся насчитывалось около десяти тысяч человек, и вели они себя довольно шумно. Стоя на стенах, они под звуки труб кричали во весь голос: «Истинный Крест и Иерусалим!», «Иерусалим не погибнет!» и «Защитим Гроб Господень!» Воины шумно подбадривали друг друга, уверяя, что каждый из них в бою стоит сотни неверных. Чтобы показать свою решимость драться, они передавали по кругу ритуальные «чаши смерти». Когда же начался обстрел, то, по словам одного из крестоносцев, никто не мог даже безопасно поднять руку над стеной, так как ее бы сразу прострелили — в воздух взвились тучи мусульманских стрел.

Однако урон защитникам города от всего этого был невелик, и вскоре Саладин решил переменить тактику. Крестоносцы наблюдали со стен, как палатки и шатры арабов переносились на Оливковую гору, гору Радости и в долину Иосафата. Сначала все это выглядело как отступление. «Царь Сирии бежал! — разнесся по городу торжествующий клич. — Он не может причинить вреда Иерусалиму». Но султан лишь переместил свое войско на более высокие позиции у стен вокруг ворот Святого Стефана. Теперь его главные силы расположились на том же месте, что и войска Танкреда и Готфрида Бульонского восемьдесят восемь лет назад.

А у северных стен города Саладин велел расположить осадные машины. Сначала там появилась громадная катапульта. По приказу командира она была приведена в действие, и первый тяжелый камень, лежавший в углублении ее огромной чаши, полетел к городской стене. На следующее утро у северных стен стояло уже одиннадцать таких метательных машин. Как писал позднее один арабский историк, они «подобно щипцам зубного хирурга, удаляли зубцы с бойниц». Кроме катапульт, арабы использовали также огромные арбалеты, стрелявшие не стрелами, а дротиками. Обстрел крепостных стен продолжался и днем и ночью.

Тем временем инженеры Саладина вели подкоп под стены города, чтобы обрушить их. Через два дня они добились первого успеха. Мусульманским саперам удалось уничтожить часть башни ворот Святого Стефана — пробоина образовалась на том же месте, где когда-то ломали городскую стену крестоносцы. В момент обвала в крепостной ров полетели камни и крест, восемьдесят лет назад установленный в память об этом событии. Когда это произошло, мужество оставило воинов, защищавших ворота, и они обратились в бегство.

Командование войсками в Иерусалиме осуществлял один из военачальников старой гвардии, Балиан Ибелинский, а его духовным наставником был сам патриарх Иерусалимский Ираклий. Балиан, высокий, статный аристократ, правил своим уделом в Наблусе, так же как до него — его предки. Именно он на руках принес малолетнего Балдуина V на коронацию в храм Гроба Господня после кончины его дяди Балдуина IV. Он же вместе с графом Раймундом, вторым из столпов королевства, мудро увещевал короля Ги повременить, а затем доблестно командовал арьергардом крестоносцев при Хаттине. Вместе с горсткой крестоносцев ему чудом удалось спастись во время резни на Лювийской равнине и добраться до Тира. Балиан хорошо знал Саладина, и потому из Тира передал султану личную просьбу разрешить ему отправиться в Иерусалим, чтобы оказать помощь своей жене. Саладин согласился на это с условием, что рыцарь отправится туда без оружия и проведет там всего одну ночь. Однако в Иерусалиме жители упросили Балиана принять на себя командование. Подобная просьба только во времена рыцарства могла растревожить человеческую совесть. Балиан действительно был человеком чести, а поскольку он дал клятву Саладину, то, прежде чем согласиться, снова лично обратился к султану с просьбой освободить его от клятвы. Султан согласился, так как его не очень интересовало, кто именно будет командовать обороной города. Возможно, такой достойный человек, как Балиан, не нуждался в наставлениях патриарха, пусть это и был человек умный и ученый. Он пользовался скандальной славой, так как открыто жил с любовницей, женой торговца тканями из Наблуса, которую в Иерусалиме насмешливо называли «мадам патриархесса».

На тот момент в Иерусалиме среди командиров оставалось только двое рыцарей-мирян, а командование обороной находилось в руках непопулярных тамплиеров. Жители города не были расположены к рыцарям Храма и хотели, чтобы командование принял Балиан. Он неохотно уступил этим просьбам. Прежде всего он послал фуражиров за новыми запасами продовольствия для города, а затем посвятил в рыцари шестьдесят сыновей знатных людей и стал готовиться к обороне.

Но теперь, когда противнику удалось разрушить часть крепостной стены, Балиан понял, что положение безнадежно. Если ему нужны были новые доказательства этому, то их невольно предоставил патриарх, который предложил пять тысяч золотых бизантинов, или бизантов (золотая монета, имевшая хождение на Ближнем Востоке. — Пер.) пятидесяти гвардейцам за охрану пролома в стене. Эта сумма в пятьсот раз превосходила обычную плату за ночной дозор, и все же патриарх не смог найти добровольцев! На стене уже развевалась дюжина абрикосовых знамен, а женщины с детьми собирались в храме Гроба Господня. Наполнив тазы холодной водой, они сажали в них детей и обстригали им волосы — этот жест отчаяния означал ожидание мученического конца.