Фармацевт - Родриго Кортес

Но ни на секунду в голову Питера не пришла мысль о самоубийстве. Сперва он решил, что убьёт мачеху и её любовника, несколько дней сосредоточенно обдумывал детали своей кровавой мести и даже не притрагивался к виски, оставался трезвым! Чудовищное потрясение на время вышибло из Питера желание одурманивать себя алкоголем, так тоже бывает, и чаще, чем принято думать.

Но, не убив любовников сразу, в первом не рассуждающем порыве, Питер притормозил. Он должен был отомстить наверняка, мало того, сам он должен остаться целым! Нет, ему было не жаль собственной жизни, но попасть на виселицу за двойное убийство?! Это отравит всю сладость мести. Удивительно, но боль, рвущая сердце в кровавые клочья, на какое-то время сделала Питера Стэнфорда чуть умнее.

А сколько-нибудь умный человек, желая отомстить, будет держать свои планы в глубокой тайне и приложит все силы к тому, чтобы объекты его будущей мести не догадались о его ненависти: обнаруженная ненависть есть ненависть бессильная.

Кто сказал, что алкоголик не может придумать хитрого, коварного плана? Как ещё может! В конце концов, алкоголизм тоже есть род помешательства, разве что наполовину добровольного. А сумасшедшие бывают порой на диво изобретательны и хитры, это любой врач-психиатр подтвердит. И Питер составил такой план, который самому ему казался безупречным, представлялся настоящим шедевром точного хитроумного расчёта.

Питер задумал раскрыть глаза отцу! Но не просто на словах, нет. Словам граф Уильям может не поверить, а негодяев так легко спугнуть! И ничего потом не докажешь.

Пусть-ка отец увидит всё своими глазами, пусть застигнет двух этих мерзавцев на месте преступления, станет свидетелем гнусного прелюбодеяния. А Питер поможет ему в этом, сделает так, чтобы граф оказался в нужное время в нужном месте. Только не стоит торопиться, всё нужно просчитать и подготовить точно, ведь у него будет только одна попытка.

Питер удвоил внимание, стал следить за мачехой и Ральфом ещё пристальнее и осторожнее, ради своей цели почти полностью отказавшись от выпивки. О, предвкушение момента мести пьянило его сильнее любого виски! Вновь некая таинственная и недобрая сила играла на его стороне, как будто злой дух, поселившийся в Стэнфорд-холле, нашёптывал Питеру советы, подсказывал верные решения… Ох, до чего же прав был Генри Лайонелл, когда ещё двумя годами ранее говорил себе, что от Стэнфорд-холла нужно держаться подальше, что это плохое место, над которым словно нависло чьё-то проклятие.

Изощрённая терпеливая слежка принесла свои плоды: к середине октября Питер точно знал, где и когда встречаются любовники. По утрам, когда графу определённо не до них. Чаще всего в среду, пятницу, воскресенье, словно издеваясь над христианскими ценностями и традициями. Оставалось лишь точно рассчитать момент, выбрать нужный день, убедиться, что Ральф поднялся на второй этаж, зашел в комнаты мачехи, и…

И можно нажимать на курок! Зарядом послужит бешеная ярость отца, который лично убедится в том, как подло его обманывают.

Питер не мог точно представить, во что именно выльется гнев графа Уильяма, но он не сомневался: гнев этот будет всесокрушающим! А чтобы гарантировать свой план от осечки, Питер встроил в него особую пружинку, важнейшую деталь, которая непременно должна была сработать, усилив гнев графа Стэнфорда до самых крайних пределов.

Додуматься до этой части зловещего плана ему опять же помогло хитроумие, которым Питер Стэнфорд ранее не слишком-то отличался!

В начале ноября Питер провёл «генеральную репетицию» своей будущей постановки. Ему не составило труда заказать в Фламборо-Хед дубликат ключа, открывающего дверь в комнату мачехи. И вот утром одного из воскресений Питер, пока ещё один, прокрался к покоям Фатимы. В коридоре второго этажа было пусто, как в тот проклятый вечер одиннадцать лет назад…

Питер осторожно повернул ключ в замке. Лишь бы они не запирались ещё и на задвижку! Лишь бы ничего не услышали!

Нет, не запирались. Были слишком беспечны…

Он тихонько потянул дверь на себя, она не скрипнула, петли были смазаны на совесть. Питер одним глазом заглянул в образовавшуюся щёлку…

Он увидел именно то, что ожидал: два обнажённых тела, слившиеся в бесстыдной позе на кровати мачехи. Он услышал глуховатое порыкивание Платтера, захлёбывающиеся стоны леди Стэнфорд.

В голове сделалось гулко и пусто, сердце на мгновение остановилось, дёрнулось раз, другой… И застучало сорванно, ломая все ритмы, выпрыгивая из груди.

Питер аккуратно прикрыл дверь, повернул ключ. Любовники, поглощённые друг другом, ничего не заметили.

Хотя какое там «аккуратно»! Руки его тряслись, с лица градом катился пот, горло перехватил жестокий спазм, не дающий сделать глоток воздуха. На подкашивающихся ногах он сделал два неверных шажка в сторону, обессиленно прислонился к стене. Питер двигался, как сомнамбула, он был на грани потери сознания. Да! Знать, пусть наверняка, – это одно, а увидеть своими глазами – совсем другое!

Отец в своё время рассказывал ему, что когда в человека попадает пуля, он первые несколько мгновений не чувствует боли, лишь тупой удар, лишь изумление: да что же со мной случилось?! Боль приходит позже… Вот что-то подобное ощущал сейчас Питер Стэнфорд.

Но уже через день он вновь стал спокоен, если так можно говорить о человеке, ярость и злость которого перешли все мыслимые границы. Огонь, полыхающий в нём, выжигал внутренности, стеной стоял перед глазами, рождая картины, которые Питер не хотел видеть… Этот внутренний огонь требовал: «Действуй! Не медли! Отомсти!»

Да! Ненависть стала содержанием всего, что он делал, видел, о чём думал, мечтал, она стала единственной окружающей его действительностью. Ненависть прокладывала путь впереди него – чёрную тропу в чёрном мире.

Итак, всё должно получиться. Пара гнусных прелюбодеев, можно сказать, у него в руках. Осталось выбрать день и наказать негодяев руками отца. Осталось реализовать любовно продуманный план жестокой мести. Дело в том, что та самая деталь, важнейшая «пружинка» его замысла, требовала, чтобы день разоблачения был определён заранее.

Питер выбрал воскресенье. Двадцать седьмое ноября девяностого года. Со дня «генеральной репетиции» прошло две недели…

Этот день Ричард Стэнфорд запомнил навсегда. В его дальнейшей жизни случалось всякое, в том числе и такое, что заставляло сердце Дика замирать от ужаса. Но такой всепоглощающей жути, такого чёрного безысходного отчаяния ему не доводилось испытать ни раньше, ни впоследствии.

Проснувшись довольно поздно, Дик в одиночестве позавтракал, оделся потеплее и вышел в сад Стэнфорд-холла. Он любил эти каждодневные прогулки по утрам и старался выходить в сад в любую погоду. Ричарду нравилось одиночество, ему было приятно неспешно брести по аллейке, обсаженной туей, среди яблоневых деревьев и кустов жимолости, рассеянно поглядывать по сторонам, вдыхая свежий воздух. В саду Ричарду хорошо думалось, настроение становилось спокойным и в то же время приподнятым.