Фармацевт - Родриго Кортес

Иначе его начинал бить жестокий озноб, куда хуже, чем от бенгальской болотной лихорадки, тело покрывалось липким потом и гусиной кожей, из глаз текли слёзы. Затем становилось ещё тяжелее: мышцы рук и ног скручивала судорожная боль, вызывая рвотные спазмы, сжимался в горячий комок желудок, тупой иглой кололо в сердце. Он не мог есть, не мог спать. Настроение становилось одновременно подавленным и раздражительным, а порой граф, обычно уравновешенный, впадал чуть ли не в злобную истерику. Последнее время он испытывал такие страдания каждый раз часа за два до очередного укола и подумывал о том, чтобы перейти на трёхразовый режим приёма наркотика или увеличить дозу. Полковник британской кавалерии в отставке, природный наследственный аристократ, честный, храбрый и умный человек, граф Уильям Стэнфорд стремительно и неотвратимо опускался, заживо уходил в иллюзорный мир наркотических грёз, имеющий мало точек соприкосновения с реальностью.

По известным причинам такая метаморфоза очень даже устраивала Ральфа Платтера.

А что же Ричард? Как относился к своему учителю сын леди Стэнфорд?

Двойственно.

Платтер многое дал мальчику, богатые знания и практические навыки Ральфа помогли Дику точнее понять свой дар, научиться лучше пользоваться им. Но за четыре года Ричард уже взял у Платтера всё, что тот мог передать ему, степени таланта ученика и учителя были несравнимы. Что до жизненной философии Платтера, то Дику она активно не нравилась, а кроме того, он серьёзно беспокоился за мать.

Ещё в восемьдесят восьмом году, месяца за три до того, как Ричард подслушал разговор своего отца с Генри Лайонеллом, он с Платтером прогуливался по саду Стэнфорд-холла. Ральф предпочитал преподавать Дику ботанику именно таким способом.

– Обратите внимание, Ричард. – Платтер сорвал с невзрачного буро-зелёного кустика коробочку соплодия, наполненную мелкими, похожими на маковые зёрна, семенами. – Это белена. Belladonna, если по-латыни. Содержит один из самых сильных растительных алкалоидов. Атропин. У неё есть родственник – дурман. Datura. Знаменитая цикута, которой отравился по своей воле Сократ, была приготовлена как раз из дурмана. Алкалоиды – их открыли совсем недавно – удивительные вещества, Ричард. За ними большое будущее. Они крайне интересно и многообразно воздействуют на человека. Кстати, никотин, содержащийся в табачных листьях, тоже алкалоид.

– Эти вещества, – голос Ричарда стал несколько напряжённым, – могут влиять не только на тело, но и на душу человека?

– Хм-м… Как можно влиять на то, чего нет? Я, Ричард, серьёзно сомневаюсь в существовании души. Впрочем, я уже говорил вам об этом. На психику – да, влияют. Но ведь и примитивный алкоголь способен на такое. Обычный винный спирт.

– И поэтому, мистер Платтер, вы добавляете экстракт белены в тинктуры, которые даёте моей матери? – Ричард пристально посмотрел в глаза своего учителя. – Чтобы воздействовать на её душу? Или психику, если вам так больше нравится… А зачем?

Ответный взгляд Платтера был исполнен несказанного изумления:

– Но откуда вы могли узнать об этом, Ричард?!

Дик, наученный горьким опытом, никогда и ничего не рассказывал Ральфу Платтеру о своём необыкновенном способе видения мира. Меж тем всё было просто: алкалоиды белены – там был далеко не только атропин, Ричард видел больше, чем его учитель! – имели свою форму, свой особый цвет, по-своему звучали. И такие же перевитые ало-багровыми лентами тройные кольца салатного цвета, ту же рокочущую мелодию Ричард распознавал среди других компонентов в тех средствах, которые готовил для Фатимы его наставник.

Дик не ответил на вопрос Платтера, просто продолжал пристально и требовательно смотреть ему в глаза. И Ральф не выдержал. Отвёл взгляд.

Платтер изначально практиковал совершенно верный подход к Дику. Он не делал скидок на возраст, говорил со своим учеником так, как если бы Ричард был уже вполне взрослым человеком.

– Ваша мать на грани серьёзной болезни, – сказал Платтер после продолжительного молчания. – Я пытаюсь не дать этой болезни развиться. Кстати сказать, с ведома и по просьбе вашего отца.

– Душевной болезни, мистер Платтер? – Дик продолжал пристально вглядываться в лицо учителя.

– Да.

– Так ведь, наверное, недаром такие болезни называются душевными, – задумчиво сказал Дик, обращаясь скорее к самому себе. – И значит, мистер Платтер, вы всё же можете воздействовать на душу моей матери.

– Ричард, а почему вас это тревожит? – пожал плечами Ральф. – Я вынужден поступать так ради блага леди Стэнфорд.

«Вот в этом я не уверен, – мрачно подумал Ричард. – Блага? Пожалуй… Но только ли?» – однако вслух сказал другое:

– Просто я очень удивлён. Мне страшно подумать, чем может обернуться такое умение в недобрых руках.

– Надеюсь, вы не мои руки имеете в виду? – Ральф поднял бровь.

– Я тоже на это надеюсь, – тихо ответил Дик. – И я хотел бы надеяться на это впредь…

В следующий раз разговор на сходную тему зашёл у них летом девяностого года, за три месяца до трагических событий, потрясших Стэнфорд-холл. Эти два года не прошли даром, Дик многому научился и многое стал понимать куда лучше. Ему приходилось нелегко. Несмотря на особенности своего диалога с миром, отличающие его от других людей, Дик был самым психически нормальным из всех обитателей Стэнфорд-холла, исключая слуг. Остальные же… О родственниках и разговора нет, каждый из них был по-своему ненормален. Но ведь и Ральф Платтер к моменту развязки всех узелков стал совсем не таким, каким был, когда четырьмя годами раньше появился в Стэнфорд-холле. Мономания съедала его заживо!

Примеры воздействия на сознание, разум и душу человека с помощью химических веществ были у Дика перед глазами. Отец, который становится нормальным, почти таким, как прежде, только после введения дозы наркотика, обычного раствора белого порошка. Что же происходит с его бессмертной душой? Почему она так страшно изменилась? Но если психика, если душа под влиянием какого-то порошка может становиться хуже, то, наверное, справедливо и обратное? Вероятно, под воздействием другого порошка она может становиться лучше?

Ох уж это понятие, исключительно важное для Ричарда! «Душа» – простое слово, которое понятно всякому, или, сказать точнее, каждый думает, будто знает, о чем идет речь, когда слышит это слово.

Но стоит задуматься, и приходишь к выводу, что душа не может быть некоей неизменной, вневременной и вечной сущностью, – такой души никогда не было, никто из нас ею не обладает. Душа юноши и душа старца хотя бы сохраняют идентичные черты, если речь идет об одном и том же человеке, а дальше… Душа его в те времена, когда он был ребёнком, и в ту минуту, когда, смертельно больной, он чувствует приближение агонии, – эти состояния чрезвычайно различны.

Мать. Она уже почти полностью утратила рассудок, у неё случаются жуткие припадки буйства. И вновь, лишь после приёма препаратов брома и некоторых других тинктур она на какое-то время становится почти нормальной! Правда, кое-что в её характере и поведении меняется, и меняется так, что невольно возникают сомнения: а не хуже ли лечение самой болезни?