Звонок из прошлого - Бен Элтон

– О! О! Да… да… вот оно! Вот оно! О боже мой, еще, еще, пожалуйста, сильнее, еще, сильнее… О да… О пожалуйста… Пожалуйста… Да, да, да, да!

А потом этот порыв, разумеется, кончался. Захватывающий целиком оргазм, разожженный любовью и страстью и всей неизбывной радостью юности, неминуемо подходил к концу. Комната очень медленно возвращалась в свое нормальное состояние, лампа на потолке переставала вращаться на шнуре, чайные чашки на тумбочке переставали звенеть и подпрыгивать, а штукатурка заново приклеивалась к стенам и оставалась там висеть столь же безнадежно и уныло, как в первые минуты их встречи. Джек скатывался с дрожащего тела Полли и тянулся за своими сигаретами.

– Так, значит, ты кончила?

Джек вообще любил даже в подобных ситуациях отпускать свои шуточки. Он был старше, опытнее. К тому же он был самоуверен и остроумен и вел себя, как положено стопроцентному американцу, то есть умел быть сексуально циничным и мог зажечь зажигалку «Зиппо» одной рукой.

– Ужасно глупо, – продолжал он. – Теперь, насколько я полагаю, в этой стране не осталось ни одного заветного уголка, где бы все уже не были в курсе, что ты кончила. Во всяком случае, в этом отеле об этом теперь не знают разве что глухие или мертвецы.

– Прошу прощения. Я что, слишком шумела?

– По моим понятиям, нет, я ко всякому привык. Я вообще использую во время секса беруши.

Полли засмеялась, но на самом деле была очень смущена. Большинство людей чувствуют легкую робость и незащищенность, когда узнают о своих криках во время занятий сексом, а тем более это относится к людям, которым только семнадцать лет.

Джек зажег две сигареты и протянул одну Полли.

– Не беспокойся, я позвоню в регистратуру и скажу, что ты христианская фундаменталистка, которая ищет просветления и постоянно просит об этом Бога, причем громко и настойчиво.

Полли почувствовала, что Джек в своих шутках несколько сбился с курса. Конечно, она, может быть, очень молода, но все равно это не значит, что на нее можно вешать всякую ерунду.

– Знаешь, я просто доставляю себе удовольствие. А чтобы это делать, мне нужно самовыражаться. Люди вообще должны как можно больше самовыражаться, а то они слишком закомплексованы. Если люди будут лучше знать свои истинные чувства и периодически их проявлять, то в мире станет гораздо меньше злобы и насилия.

– О'кей, о'кей. Прекрасно. Я рад, что являюсь частью твоей личной программы самосовершенствования. Я-то думал, что мы просто занимаемся сексом, а мы, оказывается, вносим свой вклад в борьбу за мир.

Несколько минут Полли и Джек курили в молчании. По правде сказать, Полли даже не сердилась на Джека. Она очень любила с ним повоевать. Она вообще любила все, что было связано с Джеком, за исключением его татуировки «Смерть или Слава». За свою короткую жизнь она никогда не испытывала таких сильных эмоций, такой страсти. Каждый атом ее тела трепетал в такт этой страсти, отзывался на нее. Она была влюблена до кончиков пальцев, до кончиков волос на голове, до мозга костей. Ей досталась такая мучительная любовь, опасная и неправильная! Незаконная любовь. Запретный плод.

Полли вытянулась под одеялом и услышала хруст чистых и накрахмаленных гостиничных простыней. Какая роскошь. В своей жизни Полли слишком редко испытывала подобные экзотические удовольствия вроде чистых простыней, свежих полотенец и дорогого мыла. А туалет! Собственный, персональный туалет! С дверью! Только человек, который в своей жизни ничего подобного не имеет, может понять всю прелесть персонального туалета. Полли просиживала в нем по полчаса и читала там гостиничные брошюры от корки до корки, не пропуская ни малейшей информации, – даже о прогулках на мини-экипажах и путешествиях в знаменитую английскую страну озер. Джек временами чувствовал (и выражал свои чувства вслух), что Полли спит с ним только ради того, чтобы иметь доступ в персональный туалет.

– Это неправда, Джек, – уверяла его Полли. – Ты забываешь про маленькие мятные шоколадки, которые горничные оставляют на подушках.

Джек встал с постели, подошел к окну и отдернул занавеску.

– Может, нам хоть иногда оставлять окна открытыми? – протяжно спросила Полли. – А то возникает какая-то клаустрофобия.

– Нет! – отвечал Джек. – Я, наоборот, постоянно чувствую себя, как на сцене. Я имею в виду, вдруг нас тут застукают…

Ну почему он так любит все время об этом напоминать? Особенно когда она чувствует себя такой счастливой.

– Знаю. Все знаю! И перестань говорить об этом.

– Знаешь, крошка, я просто обязан об этом говорить, хотя бы для того, чтобы постоянно быть начеку. Если полковник про нас узнает, моя карьера кончена, это тебе хотя бы ясно? Все, что я заслужил с семнадцати лет, в один миг уйдет псу под хвост. Вот тебе сейчас только семнадцать. У тебя еще не было случая в одночасье выбросить всю свою жизнь на помойку, а у меня вот есть. Знаешь ли ты, что они отдадут меня под трибунал? А может, даже отправят в тюрьму?

Джек вернулся в постель. Немного пепла с сигареты Полли упало на простыню. Она попыталась стряхнуть его на пол, но получилось только хуже.

– Брось, – сказал Джек раздраженно. – Мы же платим.

– Я ненавижу подобную позицию! – взорвалась Полли. – Если мы платим, значит, мы можем вести себя как угодно безответственно, так, что ли? И еще я ненавижу эту конспирацию, это постоянное напряжение.

– У меня нет другого выхода, как только постоянно прятаться. Я должен соблюдать осторожность, а ты, наоборот, как будто нарочно все время норовишь все испортить – хотя бы тем, что красишь волосы в такие тошнотворные цвета.

В глубине души Полли должна была с ним согласиться, потому что тот оранжевый и кислотно-зеленый цветовой эффект, который она старалась создать, действительно не получился.

– Если тебе так не нравится прятаться, крошка, – продолжал Джек, – то иди к своим друзьям, которые по всем статьям будут тебе парой.

– К сожалению, человек не выбирает, в кого ему влюбляться, Джек, и вообще, не называй меня крошкой.

Казалось, Полли вот-вот собиралась заплакать. Она терпеть не могла, когда Джек говорил об их отношениях в такой небрежной манере.

– О, Полли, ты что, снова собираешься открыть свой крантик?

Всю свою жизнь Полли ударялась в слезы с большой легкостью. Тут была ее ахиллесова пята. Причем ребенком она не была особенно плаксивым, только сильные эмоции могли вызвать у нее слезы. Как правило, они ее очень расслабляли и истощали. И она выглядела идиоткой. Это случалось в середине какой-нибудь особо горячей политической дискуссии. Сидя в каком-нибудь пабе, она ударяла кулаком по столу, пытаясь найти нужные слова, чтобы выразить свое глубочайшее возмущение действиями этой миссис Тэтчер, которая, по ее мнению, была самым настоящим фашиствующим разжигателем войны, милитаристкой чистейшей воды, и тут внезапно на ее глазах появлялись предательские слезы! Полли чувствовала, что в такие минуты ее образ моментально трансформируется из пламенной феминистки-революционерки в глупую жалкую женщину, чрезмерно подверженную эмоциям.