Созвездье Пса - Андрей Валентинов

Лука хорош, как в лучшие годы. Только работать не Хочет, a cue, как показывает опыт, опасно. Таким был Дидик в его последний год, такими были Крокодил и Птеродактиль. Сначала не выходят на раскоп, потом начинают дурить, ссориться со всеми, грозиться уехать. Неужели и Лука тоже?..

Пьем чай на Веранде, с тоской подсчитывая остающиеся пачки сигарет. Н-да, три дня жизни — и то ежели не барствовать, а экономить. Да какая тут экономия — куришь вдвое больше, чем дома, да еще кругом стрелки! А в Себасте пачка «Стюардессы» уже по трояку… Хорошо чаю много, его тоже, говорят, курят.

Луки нет. Маздон сообщает, что наш тюленчик встал в начале двенадцатого, вылил на себя, обормот, весь запас воды (хоть бы раз ведро притащил!) и умы-лил в неизвестном направлении, Н-да, разрезвился Лука! Ну, собственно говоря, каждый проводит отпуск как хочет, тем более его Гусеница в Харькове…

Стол у сараев по-прежнему не пустует.

Едят!

Вероятно, это поздний обед или полдник — или все вместе. Ага, вот и Сенатор! День добрый, день добрый… Что там, наверху, в эмпиреях? Читывали, читывали… Читывали, скорбели. А у нас все в том же духе. И воды нет. Хорошо б запрос парламентский по этому поводу… Ах, и министров еще не назначили, некому воду пустить!..

…Сенатор, Сенатор, многоуважаемый Шарап! И понес бес тебя в политику! Чего тебе не хватало? Я ведь помню твои лекции, и все мои однокурсники помнят. Царь Набонид, царь Асархаддон, ты про него еще стишок Брюсова читал… Ниневия. Египет, Шумер. А теперь? Ну стал депутатом, ну жжешь глаголом раз в три месяца по три минуты, ну покажут по телевизору. Изменится что-нибудь? Воду в Хергород дадут? Сигареты появятся?

…С трибун, с телеэкранов, с броневиков, с танков, из динамиков, из подворотен, из водопроводных труб — орут, призывают, проклинают, обещают, указывают, наставляют, провозглашают, кроют, жгут глаголами, огнеметами, залпами «Градов»… Будет все, будет всем, будет всегда и навсегда, только идите за нами, за вождями, за самыми лучшими, самыми демократическими из демократических, а уж мы, да уж мы, да не сомневайтесь…

На камнях Луки тоже нет. А это уже интересно, поскольку в такую жару деваться некуда, не в город же ехать! Луки нет, зато Гнус, как всегда, на месте. Моноласт под задницей, очечки черные… Ну, смотри, смотри! Ага, мадам Сенаторша… День добрый! А вот те ребята, кажется, из Москвы, видать, сегодня приехали, поселились наверняка в Беляевке, сиречь в бывшем лагере Беляева, что на горке. Привет, Андрей, привет! А где Саша? О-о, а еще жаловался, что стареет!

Бомонд потихоньку сползается… А мы — в воду!

В первые годы всегда брал с собой маску. Когда вода чистая, нырять — одно удовольствие. Чего там на дне только нет! Камешки, крабики, мидии, черепица с французским клеймом, та самая, оккупационная, еще с Крымской войны. Интересно было плавать! Заплывешь, бывало, подальше, чуть ли не к авианосцу, что на рейде скучает. Здорово Херсонес оттуда смотрится, с суши его так не увидеть! А потом все надоело. Ну стоят колонны, ну храм Владимира горой громоздится, ну водоросли зеленые внизу. Мидий еще можно собрать и пожарить… В первый раз оно ой как здорово! А ежели в тысяча первый?..

Ладно, чего уж! Туда — брассом, нырок, другой… Обратно кролем… Все, назад! Теперь можно и сигаретку в зубы.

3. Греки и их соседи в Причерноморье.

Эллинских «лягушек», приставших к северному берегу Моря Негостеприимного, встретили скифские «кентавры», только что завоевавшие эту землю. И те и другие искали здесь новую родину. За спиной у одних были сотни километров степи, за спиной других — многие дни плавания по еще малознакомому, а потому опасному морю. У кромки берега встретились два мира, казалось, ничем не походившие друг на друга. Кочевники и мореходы начинали контакт.

К сожалению, этот контакт почти не оставил следов в греческой традиции. О нем мы можем судить лишь по результатам — греки сумели основать свои города, и, очевидно, без большой войны. В противном случае едва ли «лягушкам» удалось надолго обосноваться на Черноморском побережье. Впрочем, немногие сохранившиеся сведения позволяют судить двояко: Стефан Византийский сообщает, что город Пантикапей был основан благодаря соглашению с местным «царем», а Страбон утверждает, что эту землю пришлось отвоевывать у скифов. В любом случае, как-то договориться все же удавалось. То, что новые города строились в наиболее удобных с точки зрения обороны местах и немедленно опоясывались мощными укреплениями, свидетельствует о далеко не дружественных отношениях между «лягушками» и «кентаврами». Но то, что эти города уцелели, говорит об относительной слабости скифского натиска…

А что это там дымит на Западном городище? Ну, дело ясное, снова пожар. Интересно, кто это, как лето, начинает Херсонес палить? А ведь хорошо палят, от души, в прошлом году огонь чуть ли не до сараев добрался. Раз десять пожарную тревогу объявляли. Лопаты в зубы — и вперед! А потом на пепелище то банку с тормозной жидкостью находили, то с краской… Пиромания! Дождей здесь летом не случается совсем, сушь страшная, а дураков всегда хватает. Сожгут, сожгут Хергород! Как хан Едигей когда-то…

Сейчас, правда, горит так себе. Слабо горит, уже и дыма почти не видно. И слава богу! А раз так, самое время поспать, Борис, тот даже на пляж не пошел, сразу отбился…

…Поспать не удается. Издалека слышен топот… Лука? Ну кто же еще?

Слушай, а можно не шуметь? Понимаю, что тебе весело, спишь до полудня — вот и весело. Вот и Бориса разбудил. Ирод ты. Лука, после этого! А чаю уже нет, выпили. Вот завари, не ленись, вода еще в бутылке осталась, ту, что в ведре, ты уже выхлюпал… Да не ворчу я, просто не выспался, так что я все же посплю, а ты потом свои сказки расскажешь. Вот и правильно, лучше стихи пиши. Только чтоб тихо, чтоб ручка не скрипела…

…Маленький мальчик забрался в раскоп. Камень свалился — и мальчик оскоп. Кровью окрасились ножки и брюшко. Он похоронен рядом с Косцюшко…

Но Морфей — божество хрупкое. Хрупкое и обидчивое. Топанье и возня нашего тюленя не дают забыться, к тому же время от времени он начинает повизгивать…

Ну и евин же ты. Лука! Ладно, не судьба, видать. Лучше чай заварить, без мяты, но покрепче, а еще лучше — кофе, кажется, в рюкзаке есть еще пара пакетиков. Хлебнем с Лукой, а то он, бездельник, от жажды пропадет…

Тюлень, осознав свои грехи, перебирается к нашему высохшему источнику, дабы не будить Бориса, и, присев на камешек, лихорадочно строчит стихи. Честно говоря, те, что он излагает на бумаге, мне не очень нравятся. Вот когда Лука начинает импровизировать — это действительно крик души… Ну, строчи, строчи, тюленчик, а я покурю, пока чай закипит. Пиши, пиши, не отвлекайся…

…Твердыня херсонесской цитадели нас не забудет, друг мой Марциал. Недаром наши годы пролетели — здесь твой сарказм как молния блистал, звенели среди звезд мои сонеты… Увы, мой друг, пора на пьедестал. Наш час уходит, коль не лгут приметы, и скоро расставаться навсегда нам с Херсонесом, лишь в истоки Леты падет Полынь — печальная звезда. Семь раз менялись звезды над Собором, тускнела ночь, как старая слюда, и Колесо Времен пред нашим взором неспешно вдаль катилось мимо нас, сминая годы медленным напором… О Марциал, печален мой рассказ! О временах далеких, прикровенных пусть будет темен звук моих терцин и не ласкает слух непосвященных. Пусть ведаю о том не я один, но мало нас, и не откроют тайны свидетели ушедших вдаль годин. Как встречи здесь прекрасны и случайны! В тот час, когда столкнула нас судьба, собрался здесь народ необычайный… О многом помнит старая трава: шуршанье змей, блеск их холодной кожи, и под луной нелепые слова, и комья наспех сброшенной одежи, и шорох сплетен жаждущей толпы, которая, видать, хотела то же… Простим врагам! Завистливы, глупы, они смешили нас своей интригой. И сладок час любви был и борьбы. Что ложь, что правда — нынче не решить, но мы не зря проникли в эти стены, и рады были так и дальше жить. Но кончен век. Настали перемены… Была эпоха наша золотой, прошли года и серебром, и бронзой, и век настал Железный — век пустой. О старый мир, веселый и курьезный! Тебя смела Железная Пята, и не вернешь года мольбою слезной, как не вернется к деве чистота. Все изменилось в этих старых стенах. Мы те же, но вокруг нас пустота и скорбь о неизбежных переменах. Не буду проклинать Железный мир — уйдет и он, и кровь застынет в венах всех тех, кто нынче пышный правит пир. Но в этот час, час нашего ухода, мы не забудем, старый наш кумир, наш серый дом под чашей небосвода, чреду базилик, башен и колонн. О Херсонес! Сын древнего народа, ты разорвал бесстрашно цепь времен и нас пригрел у этих скал безводных, что помнят пурпур харьковских знамен и кирок блеск героев благородных. Остались тени, и луны оскал, жара и гарь среди камней бесплодных. Мы стали мифом, друг мой Марциал! Пусть так, но время нас запечатлело и било в херсонесский наш кимвал. В него последний раз ударим смело. Твори, мой друг! Твори не для толпы — нам до двуногих тварей нету дела. Угрюмы, похотливы и глупы, они мертвей, чем тени дней далеких, мертвей, чем херсонесские столпы. Пиши для нас — последних, одиноких, сплотившихся у этих старых скал, таких любимых и таких жестоких. Твори и здравствуй, славный Марциал!..