«Б» - значит безнаказанность - Сью Графтон

– Ты слишком добра ко мне, – сказала я. – Но я буду иметь в виду. Может, у меня и найдется кто-нибудь, кто на него клюнет.

– Кинси, ты чересчур разборчива, когда дело касается мужчин, – упрекнула меня Вера.

– Это я-то разборчива?! Что же тогда о тебе говорить?

Вера взяла очередную сигарету и не спеша прикурила от изящной золотой зажигалки.

– Я отношусь к мужчинам, как к стихам Уитмена. От каждого понемножку, пока не опротивели.

Было уже половина второго, я вспомнила, что еще ничего не ела, и притормозила возле закусочной. Можно было бы заказать навынос и перекусить прямо за рулем, но мне хотелось показать, какая я шикарная дамочка. За доллар шестьдесят девять центов я смела чизбургер с жареным картофелем, выпила стакан кока-колы и ровно через семь минут снова была в машине.

Дом, в котором предположительно обитал Леонард Грайс, находился неподалеку от автострады в районе, где улицы носили названия штатов – начиная с восточного побережья и дальше на запад. Я проскочила Мэн, Массачусетс, Нью-Йорк и проезд Род-Айленда, едва не заблудилась в глухих дебрях Вермонта и Нью-Джерси, которые заканчивались тупиками. Застройщик успел добраться до Колорадо-авеню, после которой у него либо кончились деньги, либо подвело знание географии. Дальше тянулись свободные незастроенные участки, обозначенные столбиками с белыми флажками.

Большинство домов появились здесь еще в пятидесятые и теперь прятались в тени деревьев. Это были светло-розовые или светло-зеленые бунгало, похожие друг на друга, как буханки хлеба в пекарне. Крыши, все как одна, были засыпаны мелким щебнем – будто поблизости произошло извержение вулкана. Преобладали широкие гаражи-навесы, под которыми в беспорядке валялись садовые инструменты, ржавые остовы туристических вагончиков, детские игрушки, пыльные тюки, покореженные холодильники. Удивительно и то, что здесь практически не видно было машин: население то ли вымерло, то ли покинуло эти места в результате стихийного бедствия. Может, здесь прокатилась эпидемия чумы или из грунтовых вод на поверхность почвы просочились токсичные отходы, от которых передохли кошки и собаки, а у детей ноги пошли язвами. На пересечении Мэриленд и Виргиния-стрит я повернула направо.

На Каролина-стрит некоторые дома, видимо, принадлежавшие наиболее предприимчивым гражданам, с фасадов были облицованы камнем или кедровой доской; кое-кто предпочитал восточный орнамент – фанерные решетки с геометрическими узорами в псевдокитайском стиле, а также крыши с задранными кверху карнизами а-ля пагода, что в пятидесятые годы считалось последним криком моды. Ветхость и убогость были особенно разительны в сравнении с современными окраинными районами Санта-Терезы. Потрескавшаяся штукатурка, покосившиеся ставни, облупившаяся краска на входных дверях. Даже шторы были задернуты как-то криво; я живо представила, на что похожи ванные комнаты в таких жилищах – вздувшиеся от влаги стены, ржавые смесители.

Во дворе дома Хоуи вместо лужайки оказалось нечто вроде японского сада камней – здесь, видимо, решили проблему непокорной травы, похоронив ее под толстым слоем песка, на котором были разбиты "клумбы" с розовато-лиловым и зеленым гравием. Кое-где виднелись полоски мульчи из черной полиэтиленовой пленки, призванной добить последние очаги сорняка. Только бермудская трава никак не хотела сдаваться и неспешно ползла по каменным грядкам. Ванночка для птиц стояла возле чахлых кактусов, из-за которых готова была выпрыгнуть изваянная в бетоне белка, на чьей мордочке навеки застыло выражение каменного оптимизма. Давно, должно быть, в этих краях не видели живых белок.

Поставив машину, я взяла на заднем сиденье блокнот и прошла к дому. Гараж был закрыт, отчего место казалось необитаемым. Длинная, низкая веранда, увитая плющом, выглядела живописно, но меня не покидало ощущение, что плющ вот-вот сорвет крышу. Шторы были задернуты. Я позвонила, но привычного "дин-дон" не услышала. Немного подождала и постучала.

Дверь открыла невзрачного вида особа, которая разглядывала меня с явной опаской.

– Миссис Хоуи?

– Да, я миссис Хоуи, – отвечала она.

Чем не урок номер один из магнитофонного курса для изучающих английский язык.

Под глазами у женщины залегли темные круги, голос был невыразительный и сухой, как крекер.

– Если не ошибаюсь, Леонард Грайс живет здесь. Не так ли?

– Да.

– Я из страховой компании. – Я демонстративно помахала блокнотом. – Хотела бы с ним побеседовать. – Чудо, что в тот момент Господь не вырвал мой язык за эту гнусную ложь.

– Леонард отдыхает. Почему бы вам не прийти в другой раз? – С этими словами она хотела закрыть дверь прямо у меня перед носом.

– Минуточку, – выпалила я и на всякий случай просунула блокнот в щель.

Секунду помешкав, она произнесла:

– Врач прописал ему успокоительное.

Логика явно хромала, но подтекст угадывался.

– Понимаю. Разумеется, не хотелось бы его тревожить, и все же мне необходимо переговорить с ним – я так долго до вас добиралась. – Попытка вызвать у нее сочувствие, по всей видимости, оказалась тщетной.

Она вперилась в меня тяжелым взглядом, затем посмотрела по сторонам, словно ища поддержки у незримого союзника. Кровь прилила к ее лицу. Внезапно она отступила и с брезгливой миной впустила меня в дом. У нее были седые реденькие волосы, стриженные "под пажа". Последний раз я видела такую челку в фильмах с Джун Эллисон, где она так любит и так страдает. На миссис Хоуи была простая белая блузка и строгого покроя серая шерстяная юбка. Талия отсутствовала. Интересно, почему в зрелом возрасте женщины выглядят так, словно они беременны?

– Пойду узнаю, сможет ли он поговорить с вами, – произнесла она и удалилась.

Оставшись одна, я огляделась: незатейливый плетеный коврик на полу, кирпичный камин, покрашенный белой краской, над ним – выполненная маслом картина с изображением волн, разбивающихся о скалы. Видимо, этот живописный шедевр служил своего рода фокальной точкой композиционного решения интерьера, поскольку обивка дивана и кресел с подголовниками была такого же жгуче-бирюзового цвета, что и волны на картине, и даже казалась влажной на вид. В такие минуты, когда приходилось лезть кому-то в душу, я ненавидела свое ремесло, а вместе с ним и себя, похожую на мелкого торговца, который ходит по домам, пытаясь всучить жильцам никому не нужную многотомную энциклопедию по естествознанию в комплекте с отделанным под орех книжным шкафом. Я также ненавидела себя за то, что пыталась судить других. В конце концов что я понимаю в прическах? Что понимаю в волнах, разбивающихся о скалы? Может, именно этот бирюзовый цвет и делал комнату такой, какой представляла ее себе миссис Хоуи.

Когда появился Леонард Грайс, я едва подавила возглас изумления. Он совсем не походил на человека, убившего свою жену, – какой бы заманчивой ни представлялась мне эта версия. Ему было лет пятьдесят с небольшим, но выглядел он глубоким стариком. Лицо его, не лишенное привлекательности, было мертвенно-бледным, щеки провалились, словно он недавно перенес голодовку. Он казался безучастным ко всему на свете и брел, вытянув перед собой руки, как будто с завязанными глазами. Точно человек, который, однажды больно ударившись обо что-то в темноте, озабочен одним – как бы снова не попасть впросак. Конечно, можно было предположить, что он убил жену и теперь его терзали стыд и раскаяние, однако из своего недолгого опыта я знаю, что убийцы на поверку либо оказываются жизнерадостными оптимистами, либо ведут себя как ни в чем не бывало, будто не понимая, что происходит и с чего весь этот шум.