Квадратное время - Павел Дмитриев

Не утерпел, достал бинокль, который оказался до неожиданного маленьким и больше походил на театральный, но только тяжелый, из латуни или бронзы, с удобным кожаным покрытием мест, за которые нужно держать. По краю объектива вычурная гравировка на французском «e.s. Tryndin fils Moscou», очевидно дореволюционное отечественное производство.[53] Приложился, навел резкость. Несколько хуже, чем ожидал, увеличение всего раз в пять, не более, но на таком маленьком расстоянии большего и не требуется. Выдохнул с облегчением – все спокойно, никто не пялится с моста в мою сторону!

Забрался поглубже в лес, разделся донага, стесняться тут некого, отжал и развесил сушиться одежду. Сам тщательно растерся спиртом, обновил трофейные сапоги и закутался в одеяло. Хорошо хоть свежий ветер не утихал ни на секунду, сдувая проклятый гнус, судя по всему, долина работала как труба, доставляющая воздух с Белого моря вглубь тайги.

Гибель наряда обнаружили поздно вечером. Несколько часов я с величайшим интересом наблюдал за поднявшейся суетой, сперва среди спустившихся набрать воды рабочих, а уже через пару часов с севера,[54] на ручной дрезине-качалке, оказывается, у чекистов все же имеется в хозяйстве столь опасная для бегунков машинерия, прибыла целая делегация чекистов с фонарями и факелами. Последнее меня здорово успокоило – после оттоптавшегося в потемках стада людей правду не найдут ни следователи, ни собаки. Так что спать улегся хоть и без живительного тепла костра и свежего, желанного чая, но зато в превосходнейшем настроении.

Ранним утром, только проковыряв глаза, полез с биноклем на свой импровизированный наблюдательный пункт. Над легким туманом, стелющимся лоскутным одеялом, скрывающим бурление струй воды на перекате, под отчетливо впечатанными в небо, темными от росы бревнами мостовой фермы, курился дымок костра. Рядом мирно клевала носами пара вохровцев. Сельская идиллия, хоть пиши с натуры полотно «привал у реки». Казалось, так есть, так было, и так будет, а вчерашняя жестокая схватка – всего лишь дурацкий сон, кошмар, навеянный злой, но совершенно бессильной что-то поменять всерьез силой из иного мира.

Будто услышав мои мысли, один из чекистов заворочался, подошел вплотную к реке, неспешно развязал тесемки штанов и помочился в белесые клубы. Потянулся, сбивая комаров, оправился, и вдруг, враз ломая пастораль, поднял бинокль к глазам. Я с трудом успел нырнуть головой за ветви, пряча отблески лучей восхода в своих линзах от внимательных глаз врага. Кто ж знал, что местный наряд караулит не только железную дорогу, но и реку по обе стороны от нее?

Как хорошо, что я не начал день с маленького костерка для горячего завтрака. А ведь была такая светлая идея в надежде на ветерок и защиту стены деревьев. Нет уж, тут не казино, лишний риск не нужен. А настоящий белый хлеб с колбасой, без преувеличения, хорош даже в холодном виде. Причем как по вкусу, так и для стимуляции мыслительного процесса, в компетенции которого нынче классический «Чернышевский» вопрос: «что делать?».

Первоначальный промфинплан лопнул как экран упавшего на бетон смартфона. Если перейти к цифрам, то за четыре дня по трассе Ленинград-Мурманск мне удалось продвинуться всего лишь километров на пятьдесят, иначе говоря, я делал десять-пятнадцать километров за день. Причем степень риска превысила все разумные лимиты, два раза только везение спасло меня от гибели. Не оправдалась и надежда на спокойную ночь – еще неизвестно, какие засады опаснее. Тем более небо после заката становится светлее день ото дня.

Но к «железке» я сумел более-менее приспособиться, все-таки треть запланированного пути позади, да и есть шансы, что дальше от Соловков патрулей поубавится. Будет ли лучше рывок на запад по тайге? Без карты, с кустарным компасом, ограниченным запасом пищи? Хотя, после изобретения каши из сосновой коры проблема потеряла остроту, да и река, по поверхности которой то и дело расходились круги кормящейся рыбы, обещала не дать помереть с голоду. Но какова насыщенность лесных тропок патрулями? Водятся ли тут голодные медведи или волки? Живут ли вообще люди? Не упрусь ли я в непроходимые болота, скалы или огромные озера?

Может, бросить монетку? Уже полез, было, рукой в карман, но вместо этого хлопнул ладонью по лбу:

– Судьба уже сделала выбор за меня!

Действительно, надо быть слепым, чтобы не видеть очевидного. Реки в этих краях – настоящие транспортные артерии для перевозки грузов: летом на лодках, зимой на санях. Но насколько я вижу – Поньгома… плохая, даже отвратительная дорога! Промеж каменюк тут можно проскочить разве что на пластиковом каяке 21-го века,[55] и то, вниз по течению. Зимой на санях не проехать, бурлящая лесенка порогов, что виднеется у поворота, не замерзнет даже в лютые морозы. Значит, меня никто не застигнет врасплох на ночевке или рыбалке, более того, тут неоткуда взяться крупной деревне. При всем этом, река явно ведет на запад и способна помочь мне миновать болота и скалы.

Не случись битвы с Вохром, я бы наверняка прошел мимо. Глупо «рвать» по выложенному булыжниками руслу на виду любого прохожего. Зато теперь, когда сложный и отчаянно опасный участок позади, отступать не просто глупо – преступно!

Пройдя с километр вдоль берега до поворота, я обернулся, чтобы взглянуть в последний раз на уже далекую трассу Ленинград-Мурманск. Через мост катились зеленые коробочки вагонов, и ни один из пассажиров не мог даже в дурном сне себе представить, как мало ленинградцев переживут ужасы блокады, как много русских, украинцев, белорусов, всех советских людей погибнет в дьявольской мясорубке безумной войны. Заодно, какой девятый вал репрессий захлестнет страну менее чем через десяток лет. Причем предотвратить происходящее могу только я – разумеется, если свершу задуманное. Но для начала я должен, нет, просто обязан, не только ради себя, но и как ни пафосно это звучит, ради них, этих самых людей, любой ценой добраться до Финляндии.

– Ву-у-у!!! – уже в спину мне подтвердил задачу протяжный гудок далекого паровоза.

К вечеру я окончательно уверился в Судьбу. Река устойчиво вела на запад и не думала превращаться ни в заболоченный ручей, ни, наоборот, в проходимую на деревянной лодке водную дорогу. Сперва я опасался засад, несколько раз влезал на деревья, пытаясь рассмотреть дальнейший путь, избегал оставлять следы и без особой нужды не выходил на прогалины. Однако за весь день мне не удалось заметить ни малейших признаков присутствия людей. Наоборот, несколько раз я натыкался на целые поля, буквально высланные ковром нетронутой прошлогодней брусники, перезимовавшей под снегом и очень вкусной.