Флатус - Клим Вавилонович Сувалов

чьи звучные фамилии (такие как: Башмачков, Каблучко, Шнуркин, Футгирс, Штифельберг и т. д.) я никогда не слышал.

Наконец, оказавшись в повозке, мы на время замолчали, задавленные усталостью. Я бессильным взглядом провожал сменявшиеся улицы и впервые поймал себя на мысли, что с самого прибытия в город мне оказалось тяжело по достоинству оценить облик Люберска. Возможно, на то повлияло мое желание в первые дни работы изучить самые громкие преступления города, после чего воспринимать внешний вид Люберска отдельно от его криминальной подноготной я не мог. Мы проехали храм, фасад которого был искусно расписан белым золотом, а сюжеты цветастых витражей отсылали к легендам о сотворении мира и о подвигах наших предков. Но весьма неожиданным оказалось увидеть совсем новый витраж, иллюстрировавший храброго воина, который держит в руках надломанный кусок хлеба. Если бы не подпись у ног воина, я бы и не понял, откуда растут ноги у этого сюжета. “Из романа Витоля Бурдюкоэльо “Рассерженные”, Глава 15. Жак Бальзамо недоволен хлебом. Уже в продаже”. Мне претила любая реклама, которая портила внешний вид города, но, признаться честно, величественный Жак Бальзамо был изображен впечатляюще. Но мог ли я оценить архитектурную красоту храма с точки зрения горожанина? Нет. В первую очередь для меня храм — место преступления. Именно здесь двадцать лет назад задержали банду контрабандистов, распространявших санкционный европейский ладан. По сводкам, при задержании преступников погибло пять прихожан.

Проехали общественный городской сад. Даже припорошенный снегом он казался сказочным местом из детских сказок, а огромный неработающий фонтан, величественно расположившийся в самом его центре, мог восхитить своими расписными лилиями, опутавшими большую чашу, в которой на данный момент в ночи блестела голубая корочка льда. Но для меня это было очередное место преступления. В прошлом году этот фонтан обрел дурную славу. Горожане начали называть его ни много ни мало “топильней”. Двое школьников из неблагополучных семей нашли веселым отлавливать бездомных кошек и топить их в воде. Так как законодательно убийство живности в нашей стране никак не регулировалось, маленькие живодеры и их родители отделались беседой в полицейском участке. Стоит отметить, что после беседы в фонтане перестали находить трупы кошек. Но дурная слава так и осталась висеть над “топильней”.

Повозка выехала на Центральный проспект. Вдоль дороги стояли пышные ели. За ними прятались помпезные, украшенные вычурной лепниной фасады разноцветных зданий. Центр города не знал, что такое покосившиеся лачуги и бедность. Но стоило преодолеть три-четыре километра по главному проспекту, и темные разбитые окна хибар уже поджидали тебя за маленьким мостом, разделявшим “хороший” город от “плохого”. Несмотря на всю чистоту и красоту усеянного белоснежным светом Центрального проспекта, мне на память пришло пару преступлений, случившихся здесь. Вот мне помахала пышная ель, бережливо закрывающая своими ветками фасад городской гимназии, но я сразу припомнил, что под этой елью один ревнивый франт зарезал ножом своего приятеля, которого тот подозревал в связи со своей женой. Или светлая, улыбнувшаяся лентой из гирлянд на окне торговая лавка. Эта “дама” знала, что я был в курсе делишек ее хозяина-купца, которого обвинили в торговле запрещенными курительными смесями. Знала и продолжала самодовольно улыбаться своими разноцветными лампочками, ибо купец вышел сухим из воды, заплатив кому нужно из-за чего следствие прекратилось. И все в Люберске было пропитано коррупцией, воровством и насилием. Я лишний раз вопрошал себя: как здесь живут обычные люди? Но была ли в том вина города, чьи грязные секреты я знал? Или же мне стоило лучше понять Люберск, отбросить полицейскую аналитику и попытаться ощутить всю прелесть этого места?

— Приехали, — улыбнулся Чудновский и вылез из повозки. — Пойдем.

Но, только ступив на порог дома, мы услышали пьяный голос за спиной:

— Ах ты, грязная женщина! Как могла променять меня на этого… на этого… щеголя!

— Будраков! — грозно пробасил полицмейстер. — Ты вновь запил? А ну катись домой! Завтра много бумажной работы!

— Бес попутал, Алексей Николаевич! — внезапно придя в себя, ответил писарь и, прищурившись, посмотрел на грязное платье Чудновского. — Боже сохрани! Вот же по пьяни причудится! Не хотел! Спутал! Разрешите откланяться?

— Разрешаю, — ответил Чудновский и стянул с головы измятый капор. — И только посмей не явиться! Уволю!

Бурдаков встал по стойке смирно, после развернулся на 180 градусов и, покачиваясь, скрылся в темном переулке меж соседних домов.

— Вы говорили, что он изменился, — произнес я и проследовал в квартиру за Алексеем Николаевичем.

— Не говорил я такого, — возмущенно сказал полицмейстер. — Я сказал, что мы взяли его на работу.

Мне представилась возможность спокойно рассмотреть квартиру Алексея Николаевича. Башни из пыльных папок, которыми был заставлен большой зал квартиры Чудновского, отсутствовали. Благодаря этому мне удалось лучше рассмотреть интерьер. У окна стояли два больших красных кресла, которые разделял недорогой журнальный столик. Пол зала прикрывал затертый ковер. Я посмел предположить, что он здесь лежит со времен жития прошлого полицмейстера, ибо внешний вид изделия оставлял желать лучшего, а белые проплешины, которые портили эстетические узоры, так и кричали о том, что ковер потерпел на своем веку не один десяток чисток. У противоположной стены от двери комнаты Чудновского стоял старый камин. Слева от дверного проема, в котором стоял я, шеренгой выстроились три книжных шкафа. В общем, чего-то кардинально нового о внутреннем быте Чудновского я не узнал. Лишь сделал вывод, что Алексея Николаевича не шибко волнует дорогой интерьер. “Интересно, — подумал я, — Как его жена относится к подобному аскетизму?”

— Я не любитель дорогих хором, — произнес полицмейстер и бережно втолкнул меня в зал. — Вот дверь у камина. Проходи туда. Там моя мастерская. Тебе принести чай?

— Было бы славно, — недолго думая, ответил я и направился к двери мастерской.

Мастерская оказалась не такой большой, как я мог представить, но что сразу же бросилось в глаза, так это общее состояние помещения и инструментов. Несмотря на маленькое пространство, мастерская была изумительно чистой. Казалось, что грязь здесь нечастый гость, невзирая на пыльную составляющую работы сапожника. Возле стен в форме буквы “П” стояли три массивных стола. На каждом были аккуратно разложены необходимые для ремесла расходники. На левом столе в три ряда стояли разноцветные катушки ниток, рассортированные по цветовому градиенту. На правом столе — необходимые для работы инструменты, расположенные на столешнице по размерам (от малого до великого). Третий стол стоял в центре, накрытый горами различных кусков ткани, шкур, кожи и прочего. Ну и, конечно же, Чудновский не был бы Чудновским, если бы в углах комнаты не были бы растянуты веревки с сушившимися на них баклажановыми колечками.

“Вот что Вам заменяет