Человеческий панк - Джон Кинг

— Будем держаться от них подальше, — говорит Дэйв. — Хорошо, что они живут не рядом. Всё легче. А в следующий раз будем знать.

Мы пьём кофе и смотрим, как люди входят и выходят. Никому до нас нет дела, и хозяин не кричит, чтобы мы заказывали ещё или выметались, как та дурная корова на автобусной станции.

— Не будем никому рассказывать, — говорит Дэйв. — Мы, конечно, ничего не сделали, но на нас всё равно будут наезжать. Мы тут ни при чём.

Выпиваем ещё по две чашки кофе, чтобы не заснуть, — крепкого, густого, который мгновенно прочищает мозги. Около пяти съедаем по булочке, немного разговариваем, всё время об одном и том же, прокручиваем прошедшую ночь, всё, что случилось, качаем головами, понимаем, какие мы дураки, последний час сидим молча.

В семь мы добираемся до Аксбриджа, усталые уборщики и рабочие станции кемарят на сиденьях. Долгая стоянка на Рейнорс Лейн, поезд на Бейкер-стрит пыхтит рядом, мимо разрозненных домов Исткота и Руислипа, облупившаяся краска, сады спускаются до самой дороги. Не отказался бы поселиться в месте вроде этого когда-нибудь. Надо было ехать на Паддингтон, но тогда пришлось бы ждать ещё полчаса, а хочется двигаться. У ворот Аксбриджа никого, мы идём на Вулис, оттуда ходит автобус в Слау. 207-й стоит с работающим двигателем, обдаёт нас удушливым дымом. По расписанию до отправления двадцать минут, так что мы заползаем в пристроенное к станции кафе и раскошеливаемся на нормальный завтрак. Быстро справляемся с ним и возвращаемся на остановку с запасом. Тот же мужик, который продаёт билеты на рейс в Слау, стоит здесь на тротуаре, курит перед обратной дорогой. Водителя не видно, он внутри, готовится ехать.

Наверху Дэйв вытаскивает фломастер и покрывает спинку сиденья спереди стандартными надписями — ЭЛВИС МУДАК, ТЕДЫ СПАСАЙТЕСЬ ОТ ПАНКОВ и НЕ ВЕРЬ ХИППИ. Думает ещё с минуту, мозги скрипят и наконец выдают: КРИС — СРУН и ПЕДИКИ КОЗЛЫ. Я часто езжу на этом автобусе, кондуктор непременно заметит, но я молчу, чтобы не заводить Дэйва. Будет только хуже — он тогда распишет вообще все сиденья. Ему-то все равно не ездить этим автобусом. Мысли у него кончаются, он убирает фломастер. Дэйв сегодня был со мной вместе, и он пнул того педика по голове, как будто хотел добить его. Мы всегда заводимся по какому-нибудь поводу, но он хороший друг. Хоть и действует временами на нервы, как с этими сиденьями, ну да ладно.

Люди спешат по улице к зданию соцобеспечения, мужчины и женщины с опущенными головами, автобус уже наполовину пуст. За «Уайт Хоре» мы поворачиваем на главную улицу, водитель игнорирует паренька, который бежит к остановке, даже прибавляет скорость, хотя парень оказывается на остановке как раз вовремя и выбрасывает руку. У Одеона — налево, мимо многоэтажки и объездной дороги, мимо «Принца Уэльского», «Рокингем Арме», «Дельфина», «Генерала Эллиотта» и «Пайп-мейкерс». Кондуктор молча пробивает наши билеты, встаёт на верхнюю ступеньку и достаёт металлическую расчёску. Я вижу в зеркале его раздражённое лицо. Он видел сиденье, но ничего не сказал. Наверно, мы уже смотримся взрослее. Автобус взбирается на холм перед Ивер Хиз, гремит подвеской, оставляя сзади «Блэк Хоре» и ещё одного «Принца Уэльского». Не дурак выпить был этот принц, наверное. Спрашиваю у Дэйва, хочет он пойти пособирать ягоды, попробовать день для разнообразия поработать, а не валяться по дворам с нариками.

— Иди в жопу, мудаГ, — ухмыляется он. — Я иду домой спать. Хорошенько вздрочну на какую-нибудь тёлку и просплю до вечера. Тридцать фунтов, на фиг тебе ещё? Сам подумай, за них же ещё горбатиться. Я называю его раздолбаем и схожу с автобуса. Дэйв переходит назад, открывает окно, встаёт на носки и высовывает голову, чтобы, как всегда, меня обхаркать. Автобус отъезжает, плевок на мгновение повисает в воздухе, а потом встречным ветром его задувает прямо в морду Дэйву. Я машу ему рукой и иду дальше по дорожке, щёлкая пальцами и стараясь делать это как можно громче.

Живые изгороди, проволочная сетка, чириканье малиновки — Лейстер Сквер и Кэмден — как будто в другом мире. Я думаю о прошлой ночи и стираю картинку, где Билли проламывает череп тому гомику. Нешуточный махач, я не хочу слишком много думать об этом и сосредоточиваюсь на том, как деревья образуют тоннель, склоняясь над дорогой, и так иду до фермы, а там уже все на местах. Сейчас почти восемь, я обычно прихожу в девять с чем-то. Я беру в сарае две коробки, женщина, которая там сидит, странно на меня смотрит, и я побыстрее сматываюсь, не дожидаясь, пока она заговорит.

Иду в дальний конец сада, там легко спрятаться. Там есть такое место под забором, где густая высокая трава и можно немного похрапеть. Я убитый, хочу немного полежать, наполнить пару коробок и отвалить до хаты. Можно принести домой пакет вишен, мама будет рада. Она любит вишню. Папе всё равно, фрукты он ненавидит, ругать нас тоже не собирается, потому что для этого есть мама. Хорошая мама. А я лежу на земле и смотрю в небо, разглядываю ф; туры в проплывающих облаках — сначала горы, потом машины, Кортины и Астон Мартины. Большую часть года длится зима, так что лето надо проводить на всю катушку, пока есть возможность, и я надеюсь, что когда закончу школу, не буду сидеть в четырёх стенах, работать с девяти до пяти и кому-то подчиняться. Я не дурак, я понимаю, что после школы всё изменится и мне будет не до того, чтобы приходить сюда и делать, что хочу. Хоть Рой, например, и доволен, вроде бы, своей жизнью, но я не хочу всё время разъезжать по стране, как он.

Закрываю глаза на какую-то минуту, а когда открываю снова, солнце уже с другой стороны. Я вспотел и здоровенный мохнатый шмель крутится у меня надо лбом. Я его не трогаю, и он улетает в поисках чего-нибудь поинтереснее. Точно не знаю, сколько я спал, но во сне увидел порядочно.

В крутой квартире, вместе с самой красивой девушкой на Земле, мы сидели всю ночь в гостиной, пили литрами кофе с теми самыми пирожными, посыпанными орехами. Мы ждали утра, но ночь всё не кончалась и не кончалась, и снаружи была зима, в стёкла стучал дождь. У неё была дорогая стереосистема — она показала мне, как с ней обращаться, и у неё были все альбомы, про которые я слышал, все слова она знала наизусть и объясняла, о чём каждая песня, а когда она рассказала всё, что мне нужно было знать, то поставила другую музыку и мы расслабились, и всякие мысли появлялись и пропадали. Она придвинулась ко мне, чтобы послушать про маму и папу, про то, что мама любит вишню, а папа — смотреть телек после работы, потому что он вымотался и ему нужно отдохнуть, так он говорит. И ей вроде бы даже интересно, вид у неё не скучающий, мне приходит в голову, что она издевается, что она знает, какая скучная у меня жизнь; и её улыбка, когда я говорю, сколько программ может за ночь пересмотреть отец или сколько вишни может мама съесть за раз, ненастоящая, но нет, всё-таки она не притворяется; я встаю перед ней и начинаю хрустеть кулаками, и по комнате отдаются такие щелчки, что сильнее я никогда не слышал, смешиваются с музыкой, и звук заставляет её вздрогнуть и улыбнуться. На ней чул-ки-сетка и тесная юбка, красный с белым топ, она так и не сняла перчатки, но секс тут ни при чём. Её интересуют мои друзья, она спрашивает о семье Смайлза, беспокоится за Криса — как он доедет домой, и за Дэйва — вдруг его осудят за убийство, которого он не совершал, говорит, что Дэйв хороший парень, один из лучших. Я поднимаю ногу в ботинке, поворачиваю, чтобы она увидела, как они блестят, и её глаза блестят, отражая блики от моих мартенов, и она говорит, что её волосы тоже блестят — белый лак вместо вишнёвого, и я понимаю, что мы созданы друг для друга. Она ведёт себя очень сдержанно, но тает, когда я медленно поднимаю штанину, показывая правый ботинок, чтобы она могла посчитать — раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… девять, десять дырок. Это производит на неё впечатление, она притягивает меня, так что я снова оказываюсь рядом с ней на диване, и целует в губы, потом садится чуть дальше. Ей хочется узнать, кто мой лучший друг, и я говорю — Смайлз, кто же ещё. Она говорит мне «пойдём», и мы выходим наружу, смотрим на улицу, появляется полицейская машина, внезапно зажигается солнце, из машины выпрыгивают четверо в форме и смотрят на меня, улыбаясь, похлопывая дубинками по ладони, а сзади ещё полицейские с собаками. Я пячусь и поворачиваюсь к девушке, но её след простыл. Бегу в дом, на стенах кровь, запах гниющего мяса, стальной прут на полу. Дэйв говорит мне поторапливаться, нужно быстро сматываться, пока нас не поймали и не повесили. Я ищу девушку, но она уже ушла со своими. Звенит звонок, я отмахиваюсь от шмеля, сажусь на траве, разминаю шею, беру коробки и иду работать.