Идиот - Федор Достоевский

Ему как бы хотелось разгадать что-то, скрывавшееся в этомлице и поразившее его давеча. Давешнее впечатление почти не оставляло его, итеперь он спешил как бы что-то вновь проверить. Это необыкновенное по своейкрасоте и еще по чему-то лицо еще сильнее поразило его теперь. Как будтонеобъятная гордость и презрение, почти ненависть, были в этом лице, и в то жесамое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное; эти дваконтраста возбуждали как будто даже какое-то сострадание при взгляде на этичерты. Эта ослепляющая красота была даже невыносима, красота бледного лица,чуть не впалых щек и горевших глаз; странная красота! Князь смотрел с минуту,потом вдруг спохватился, огляделся кругом, поспешно приблизил портрет к губам ипоцеловал его. Когда через минуту он вошел в гостиную, лицо его было совершенноспокойно.

Но только что он вступил в столовую (еще через одну комнатуот гостиной), с ним в дверях почти столкнулась выходившая Аглая. Она была одна.

— Гаврила Ардалионович просил меня вам передать, — сказалкнязь, подавая ей записку.

Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно погляделана князя. Ни малейшего смущения не было в ее взгляде, разве только проглянулонекоторое удивление, да и то, казалось, относившееся к одному только князю.Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета, — каким образом оночутился в этом деле вместе с Ганей? — и требовала спокойно и свысока. Онипростояли два-три мгновения друг против друга; наконец что-то насмешливое чуть-чутьобозначилось в лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.

Генеральша несколько времени, молча и с некоторым оттенкомпренебрежения, рассматривала портрет Настасьи Филипповны, который она держалапред собой в протянутой руке, чрезвычайно и эффектно отдалив от глаз.

— Да, хороша, — проговорила она наконец, — очень даже. Я двараза ее видела, только издали. Так вы такую-то красоту цените? — обратилась онавдруг к князю.

— Да… такую… — отвечал князь с некоторым усилием.

— То-есть именно такую?

— Именно такую.

— За что?

— В этом лице… страдания много… — проговорил князь, как быневольно, как бы сам с собою говоря, а не на вопрос отвечая.

— Вы, впрочем, может быть, бредите, — решила генеральша инадменным жестом откинула от себя портрет на стол. Александра взяла его, к нейподошла Аделаида, обе стали рассматривать. В эту минуту Аглая возвратиласьопять в гостиную.

— Этакая сила! — вскричала вдруг Аделаида, жадновсматриваясь в портрет из-за плеча сестры.

— Где? Какая сила? — резко спросила Лизавета Прокофьевна.

— Такая красота — сила, — горячо сказала Аделаида, — сэтакою красотой можно мир перевернуть!

Она задумчиво отошла к своему мольберту. Аглая взглянула напортрет только мельком, прищурилась, выдвинула нижнюю губку, отошла и села кстороне, сложив руки.

Генеральша позвонила.

— Позвать сюда Гаврилу Ардалионовича, он в кабинете, —приказала она вошедшему слуге.

— Maman! — значительно воскликнула Александра.

— Я хочу ему два слова сказать — и довольно! — быстроотрезала генеральша, останавливая возражение. Она была видимо раздражена. — Унас, видите ли, князь, здесь теперь всё секреты. Всё секреты! Так требуется,этикет какой-то, глупо. И это в таком деле, в котором требуется наиболееоткровенности, ясности, честности. Начинаются браки, не нравятся мне эти браки…

— Maman, что вы это? — опять поспешила остановить ееАлександра.

— Чего тебе, милая дочка! Тебе самой разве нравятся? А чтокнязь слушает, так мы друзья. Я с ним, по крайней мере. Бог ищет людей,хороших, конечно, а злых и капризных ему не надо; капризных особенно, которыесегодня решают одно, а завтра говорят другое. Понимаете, Александра Ивановна?Они, князь, говорят, что я чудачка, а я умею различать. Потому сердце главное,а остальное вздор. Ум тоже нужен, конечно… может быть, ум-то и самое главное.Не усмехайся, Аглая, я себе не противоречу: дура с сердцем и без ума такая женесчастная дура, как и дура с умом без сердца. Старая истина. Я вот дура ссердцем без ума, а ты дура с умом без сердца; обе мы и несчастны, обе истрадаем.

— Чем же вы уж так несчастны, maman? — не утерпела Аделаида,которая одна, кажется, из всей компании не утратила веселого расположения духа.

— Во-первых, от ученых дочек, — отрезала генеральша, — а таккак этого и одного довольно, то об остальном нечего и распространяться.Довольно многословия было. Посмотрим как-то вы обе (я Аглаю не считаю) с вашимумом и многословием вывернетесь, и будете ли вы, многоуважаемая АлександраИвановна, счастливы с вашим почтенным господином?.. А!.. — воскликнула она,увидев входящего Ганю: — вот еще идет один брачный союз. Здравствуйте ! —ответила она на поклон Гани, не пригласив его садиться. — Вы вступаете в брак?

— В брак?.. Как?.. В какой брак?.. — бормотал ошеломленныйГаврила Ардалионович. Он ужасно смешался.

— Вы женитесь? спрашиваю я, если вы только лучше любитетакое выражение?

— Н-нет… я… н-нет, — солгал Гаврила Ардалионович, и краскастыда залила ему лицо. Он бегло взглянул на сидевшую в стороне Аглаю и быстроотвел глаза. Аглая холодно, пристально, спокойно глядела на него, не отрываяглаз, и наблюдала его смущение.

— Нет? Вы сказали: нет? — настойчиво допрашивала неумолимаяЛизавета Прокофьевна; — довольно, я буду помнить, что вы сегодня в среду утромна мой вопрос сказали мне: “нет”. Что у нас сегодня, среда?

— Кажется, среда, maman, — ответила Аделаида.

— Никогда дней не знают. Которое число?

— Двадцать седьмое, — ответил Ганя.

— Двадцать седьмое? Это хорошо по некоторому расчету.Прощайте, у вас, кажется, много занятий, а мне пора одеваться и ехать; возьмитеваш портрет. Передайте мой поклон несчастной Нине Александровне. До свидания,князь-голубчик! Заходи почаще, а я к старухе Белоконской нарочно заеду о тебесказать. И послушайте, милый: я верую, что вас именно для меня бог привел вПетербург из Швейцарии. Может быть, будут у вас и другие дела, но главное дляменя. Бог именно так рассчитал. До свидания, милые. Александра, зайди ко мне,друг мой.

Генеральша вышла. Ганя, опрокинутый, потерявшийся, злобный,взял со стола портрет и с искривленной улыбкой обратился к князю.

— Князь, я сейчас домой. Если вы не переменили намерениежить у нас, то я вас доведу, а то вы и адреса не знаете.

— Постойте, князь, — сказала Аглая, вдруг подымаясь с своегокресла, — вы мне еще в альбоме напишете. Папа сказал, что вы каллиграф. Я вамсейчас принесу…

И она вышла.