Помутнение - Джонатан Летем

– Можете изложить ему краткое содержание, – произнес сквозь зубы Бруно. – Но только не в моем присутствии, я не хочу это слышать. И пожалуйста, пусть он считает, что эта исповедь стоила мне больших душевных терзаний, что я не просто так выплеснул ее на вас. У меня ведь репутация очень скрытного человека.

Помещение внезапно как бы уменьшилось в размерах. Ему даже показалось, что японцы за соседним столиком прервали беседу и прислушались к нему.

– Я же не силой вытянула из вас эту исповедь? Или… – Тира приложила кулак к губам и ткнула кончиком языка себя в щеку, словно имитируя минет.

– Осторожней, – вырвалось у Бруно, который постарался ничем не выдать удивления. – Этот жест может быть запрещен в Сингапуре.

– А как бы свое намерение выразила немая девушка?

Тира, похоже, решила ускорить события, словно спешила до прихода Кита подтвердить свое владение искусством двусмысленностей с сексуальным подтекстом.

– Она могла бы написать свое предложение на бумажке.

– А если бедняжка еще и неграмотная?

Эта невинная болтовня немного утомила, но в то же время удивила или даже приятно возбудила Бруно.

– Мне бы следовало, по крайней мере, порасспрашивать и вас, в порядке компенсации. Ведь я не узнал о вас почти ничего, кроме зловещего увлечения готским стилем в юности.

– Я практически такая, какой выгляжу. Типичная. Уроженка Израиля, выросла в Сент-Луисе, закончила факультет риторики в Беркли, но диссертацию так и не написала, избавилась от увлечения готами и стала секс-туристкой.

– Выходит, я вас раскусил.

– Если встретите одну такую, как я, считайте, что познакомились со всеми.

Кит Столарски прошел вразвалочку через вестибюль, присел за их столик, и беседа оборвалась – как отрезало. А вместе с беседой рассеялась и атмосфера откровенности и легких сексуальных шуточек, которые всплывали в их беседе, как кувшинки на поверхности пруда. Столарски вроде бы совершенно не интересовало, чем они тут занимались в его отсутствие, будто он точно знал, что ничего важного и не произошло. И не стал задавать вопросы на тему, так его заинтересовавшую накануне вечером в «Сигарном клубе».

– Ладно, неудачник, сегодня я ем за твой счет.

– Ты голоден? – спросил Бруно.

– Да, но я не о том. Мы сыграем в триктрак вечером или днем, когда будешь готов. Посмотрим, сможешь ли ты меня удивить.

– Я играю на деньги.

Столарски причмокнул и закатил глаза.

– Ну что ж, все ясно с тобой. Запланируем игру, – сказал Бруно.

Ему не раз встречались люди, которые считали себя за игроков, охваченные лихорадкой алчности, когда вдруг открывали для себя существование такой игры с высокими ставками, как триктрак, и увлеченные романтическим азартом, воплощением которого представлялся им Бруно, в чьей шкуре они мечтали оказаться. В том, что подобная страсть овладела Столарски, не было ничего необычного, даже невзирая на необычные обстоятельства ее возникновения.

– Ты все еще хочешь ударить по стрит-фуду в Лау-Па-Сате?

– Конечно! Вы только посмотрите на него: спокоен как удав. Веди нас, Флэшмен!

– Схожу на ресепшен, попрошу вызвать нам такси, – сказал Бруно. – Солнце уже печет вовсю.

В самом деле, приход Столарски в бар «Свиссотеля» ознаменовал резкий разворот в знакомстве Бруно с Тирой. Не на тот самый момент, а на весь период проживания Тиры и Кита в Сингапуре. У Бруно был отрезан путь к новым контактам с ней. Двусмысленные шуточки, демонстрация груди под бюстгальтером, стишки про крутых денди – теперь на этом можно было поставить точку. Бруно снова ощутил приятную сладость финальной части их беседы – похожую на вкус последних капель сгущенного молока на дне пустого стакана, которые обволокли ему губы только после того, как он допил кофе со льдом.

– Ты небось поклонник Пола Магрила?[30] – спросил Столарски, когда они вошли на крытый рынок и двинулись вдоль лотков с едой. – Я так понимаю, он вроде Джерома Сэлинджера в области триктрака, да? Эта его байда когда-то была популярной, но кажется такой старомодной теперь, после изобретения компьютерных игр, не думаешь?

– Турнирная игра, может быть, в чем-то стала другой. Но игра на деньги едва ли.

– А ты играл с лучшими программами? «Медуза», «Снежинка»?

– Нет.

– А против Магрила когда-нибудь играл?

– Не имел возможности.

Всю дорогу, пока они ехали в такси, и здесь, на рынке, Столарски небрежно сыпал терминами. Осталось проверить, действительно ли у него был талант или он просто как попугай зазубрил игрецкий жаргон. Хотя одно другого не исключает. Оба свойства вполне могли ужиться в таком приставучем зануде, каким Бруно запомнился старый знакомый по школе в Беркли.

– Ух ты! Да это же клевое местечко! Можно было бы забацать нечто подобное на Телеграф-авеню, собрать с улицы ораву чумазых торговцев под одной крышей, оформить им лицензии, а потом снимать сливки с их торговли. И назвать это дело «Атриум в Пиплз-парке». Ха!

Столарски взглянул на Тиру. Та лишь нехотя хмыкнула в ответ.

– Естественно, у нас там не будет по-настоящему крутой муниципальной полиции, чтобы строго следить за соблюдением гигиены. И очень жаль, да, Флэшмен?

Под чутким руководством Бруно они продегустировали жареную рисовую лапшу с креветками и филе ската в банановом листе, смыв остроту специй холодным светлым пивом. На десерт взяли черный рисовый пудинг. Бруно заметил, что у Тиры Харпаз не вызвали никакого восторга ни экзотическая еда, ни его компания, ни что бы то ни было еще. В присутствии Столарски она казалась пришибленной, просто отбывающей номер. Может быть, их отношения недавно разладились, может, они поссорились из-за отеля в джунглях Камбоджи или в Ханое? А может быть, нарочитая холодность, которую оба проявляли, маскировала какую-то свежую рану, может, это был пластырь, наложенный на недавнюю измену? Или они были поглощены медленно вызревавшей любовью-ненавистью, заражены общим психозом, о котором никто, кроме них самих, не догадывался? Бруно хватило жизненного опыта, чтобы не вообразить, будто он понимает, что между ними происходит.

III

Около девяти вечера, перед вторым визитом в «Раффлз», Бруно заскочил к Эдгару Фальку пропустить стаканчик.

После плотного обеда и малоприятной встречи с Тирой и Столарски он весь день проспал глубоким сном у себя в отеле. Он спал без сновидений, а проснувшись, приуныл. Пробудиться от дневного сна прямо перед самым закатом, когда солнце напоследок озаряет горизонт живыми лучами, удовольствие небольшое. Впрочем, пока Бруно стоял и ждал, когда дворецкий Фалька откроет ему дверь, он понял, что ему снилось: не ситуация, не давно забытый знакомый или город, но всего лишь образ.