Рихард Штраус. Последний романтик - Джордж Марек

Каждый художник — член своего общества. Каждый художник — частица мира. Он может восставать против него, как делал Вагнер, может изолироваться от него, наподобие Сезара Франка, или быть таким беспечным, как сын солнечной страны Россини, но он все равно причастен к общественной жизни и не может укрыться от господствующих ветров, несущих семена распространенных идей. Но Штраус, пожалуй, больше, чем кто-либо из крупных композиторов, интересовался окружающим его миром. И хотя домашняя атмосфера и воспитание вырастили из него бюргера среднего класса, он был интеллигентным бюргером, более тонким и чувствительным, чем самодовольный гражданин, в уста которого Гете в «Фаусте» вложил следующие слова:

Штраус был достойным немецким гражданином и художником и постоянно находился в курсе происходящего в искусстве и в политике. Его волновали как земные, так и высокие материи. Он читал и Ницше, и ежедневные газеты.

Что происходило в этот период в Германии? Два десятилетия — с 1890-го по 1910 год, — за которые Штраус создал наиболее значительные свои произведения, были временем надежд и бурного роста благосостояния среднего класса. Германия стала мировой державой, развиваясь быстрее, чем другие европейские государства. Эти два десятилетия пришлись на долгий мирный период. До Европы только изредка докатывались отзвуки малых войн, происходивших в «далекой Турции» и не тревоживших граждан. Европа сорок лет жила в мире — после окончания Франко-прусской войны и до начала Первой мировой.

На исходе века впервые за долгие годы Европа вздохнула свободно. В Германии люди обрели новую уверенность, сначала при Бисмарке, а потом при Вильгельме П. Правда, бедные слои время от времени поднимали ощутимый ропот. Порой ропот становился настолько громким, что законодатели не могли дольше его игнорировать. Социалистская партия подняла восстание, недовольство привело к отмене драконовского закона против социалистов, введенного Бисмарком. Это произошло в 1890 году — том же году, когда лоцман имперского корабля, Бисмарк, был снят Вильгельмом со своего поста. В 1894 году Маркс частично опубликовал свое кредо, но читали его немногие, и в годы роста национального самосознания рабочие вновь сошлись с капиталистами. Разногласия потонули в патриотических криках «Гип-гип ура!».

Сплочению немцев способствовала вера в Германию и кайзера, тайно вынашивавшего циничные имперские планы. Жернова Господни мелят чрезвычайно медленно, и прошло много лет, прежде чем для политики Вильгельма наступил судный день. На протяжении жизни целого поколения Вильгельму было дозволено обманывать, хитрить и все больше и больше денег тратить на военную машину, провозглашая себя при этом сторонником мира.

Этот бездарный актер с увечной рукой, этот тщеславный правитель, который менял мундиры чаще, чем кокетка платья, этот истеричный болтун, любивший жонглировать высокими словами, был, по существу, трусом. Но никто не разоблачил его заговоры и контрзаговоры, целью которых было столкнуть Англию с Францией, Францию с Россией, все европейские страны друг с другом, чтобы укрепить положение Германии. Попустительство других европейских государств позволяло кайзеру разглагольствовать о «месте под солнцем», строить огромный флот, соперничая с Англией, и жаловаться на то, что Германия «взята в кольцо», в то время как на самом деле немецкие остроконечные каски уже высовывались за линию границ, поглядывая на восток и запад.

Виргиния Каулз писала в книге «Кайзер»: «Лицо Германии как государства почти полностью соответствовало личности кайзера как человека. Германия то угрожала и запугивала, то обижалась и разражалась упреками. Сильная, взбудораженная, Германия вела себя неразумно, держалась агрессивно, испытывая жажду авторитета и признания, впадала в мрачное уныние, которое на следующий день оборачивалось воинственной заносчивостью».

Какие бы ни вспыхивали в мире конфликты, как, например, Англо-бурская война, в которой Германия играла второстепенную роль, они происходили на чужой земле. Отечество они не затрагивали. В этой сильной, беспокойной и неразумной стране царил мир — мир, облаченный в мундир, но тем не менее настолько прочный, что молодежь росла здоровой, наслаждалась радостями жизни, тянулась к новому искусству и прогрессивным художникам, становилась все свободнее в своих чувствах и мыслях. Да, даже в Германии, в условиях императорской цензуры, процветала небывалая свобода творческого выражения.

Новые писатели придерживались двух тенденций, которые, хотя и казались противоречивыми, часто объединялись, порой даже в одной и той же голове. Одна требовала уделять больше внимания социальным и экономическим проблемам, рассматривать их без розовых очков, протестовать против бедности и нищеты рабочих. В условиях, когда государство богатело и средний класс и люди среднего возраста относили деньги в сбербанки, новое поколение художников поднимало голос совести в защиту бедных и обиженных, бичуя лицемерие общества. На передовые рубежи вышли социальная драма и социальный роман. Но наряду с этой трезвой тенденцией намечалась и другая — уход в царство грез и взгляд на жизнь не только сквозь розовые, но и голубые, и лиловые очки. Расцветала фантазия и поэзия настроения. Мимолетное впечатление, неожиданный порыв и лишенный логики импульс нашли отражение как в поэзии, так и в прозе. Писатели грезили с полуопущенными ресницами. Эти словесные мечты строились на вычурной образности и обыгрывали тему любви, любви мимолетной и неглубокой. Откровенная эротика, освобожденная от тугих пут стыдливости, радость естества — все изливалось на бумаге, иногда с изрядной долей сознательного эпатажа. Поразительно, как часто в литературе того периода встречается слово «сон», и это было еще до 1900 года, когда Фрейд опубликовал свой труд «Толкование сновидений».