Смерть у стеклянной струи - Ирина Потанина

— И вовсе нет! — нахмурившись, ответила девочка. — Я просто не переношу, когда еда пропадает. Не голодали вы, что ли, если таких простых вещей не понимаете?

— Да мы же не всерьез, что ты! Не бери в голову! — раздавалось отовсюду.

Питание в столовой было отвратительное — шутки о «карательной кулинарии» в общепите по городу ходили неспроста, — но Морской не мог не уважить инженера Валентину. Тем паче, что был голоден.

— Владимир Савельевич! — По лестнице навстречу поднимался замначальника главкинопроката Миша Сальман. — Вы мне нужны! Зайдите в кабинет Ивана Симоновича, как освободитесь. Я вас там дождусь, — предельно официальным тоном сказал он, но, оказавшись ближе, подмигнул.

Чтоб не мешать Морскому вживаться в коллектив, ни регулярно навещающий фабрику Сальман, ни директор Симонович не афишировали на работе близкого знакомства с подчиненным, но вне официальных встреч по-прежнему и в гости заходили, и к себе на преферанс частенько звали. Морской был благодарен, хотя авторитет среди коллег завоевал бы и без подчеркнутой отстраненности начальства: хороший анекдот или интересная история из биографии популярного артиста подкупали даже самых настороженных.

— Савельич, ты куда? — Отдыхающие перед ночным бдением рабочие дежурной смены были недовольны, что он, едва зайдя в подсобку, опять уходит, даже не поговорив. — У нас наложено! И чайник закипел! — С недавних пор ребята позволяли себе нехитрое лакомство — черный хлеб с сахаром. Они ссыпали сахар на газету в центре стола, раскладывали по краям ломти хлеба и, наслаждаясь чаепитием, обсуждали крах мирового империализма и мелкие бытовые проблемы соседей.

— Начальство вызывает! — оправдался Морской.

— Раз надо, то иди, — сочувственно закивали вслед ребята и вновь переключились на свои прерванные философствования: — Так вот тот парень! Он был умный, но дурак! — успел услышать Морской, прикрывая дверь. — Во всем таком был умный: всё на свете знал — вона, как Савельич, а в жизни — ну такой дурак, прям жах…

Морского эта фраза почему-то рассмешила, и в приемную он зашел с улыбкой.

— Будут распекать за слишком много отбракованных копий? — кивая на директорскую дверь, спросил он у степенно поливающей цветы Клавдии Петровны. Занимая должность секретаря, она по сути была равноправной участницей всех заседаний администрации и знала все фабричные новости наперед.

— Господь с вами, голубчик! — величаво поправив шаль, Клавдия вернулась за свой стол. — Люди нашего круга за такое не распекают. Здесь, — она обвела глазами приемную, — все борцы за качество. Брак тут всем мешает! — На этой фразе она густо покраснела, а Морской быстро отвернулся, уставившись на портрет Ильича. Сплетни о многолетней близости Клавдии и женатого начальника производственного отдела, кабинет которого находился тут же, по соседству с директорским, Морской, конечно, слышал, но выдавать свои познания не собирался.

— Иван Симонович, к вам Морской! — гаркнула Клавдия слишком громким для своего далеко уже не девичьего возраста голосом, нажав на кнопку коммутатора. — Ой, чуть не забыла! Анкету надо новую заполнить. У нас опять проверка, — она протянула бланк и покровительственно заверила: — Не берите в голову! Всем бланки выдаю, все заполняют, читать никто не будет, это формальность.

Будучи лет на пять старше Морского и зная, кем он был до прихода на фабрику, Клавдия считала себя обязанной опекать его. Впрочем, она всех всегда опекала.

— То есть как — привезли? То есть как — разгружайте? — Иван Симонович ругался с трубкой телефона, и вызвавший Морского Сальман жестами показал, мол, подожди, сейчас договорит. — У меня конец рабочего дня! — не унимался директор. — Ни один грузчик на ногах не стоит. Как — что отмечали? Конец рабочего дня и отмечали. Будто у вас не так. Предупреждать надо было, когда везете! Что? Сами пусть и разгрузят. Да куда угодно! Оборудование? Ценные пленки на реставрацию? Ну проконтролируем, да. Никуда не денутся, ручаюсь. А завтра склад примет. — Он наконец повесил трубку. — Твоих рук дело? — спросил Сальмана, но тот отрицательно замотал головой. — Нам на дачу ехать, а тут, понимаете ли, машина пришла с оборудованием. Еще один послевоенный подарок: у этих, — он кивнул на телефон, — дошли руки расчистить завалы в очередном здании. Там был фашистский киноклуб. Среди прочего и для нас подарочки нашлись. Ладно, не важно, давайте поскорее все обсудим, нас с Мишей гости ждут на Донце, рыбалку затеваем, а тут… Ой, извини! — Он посмотрел на Морского и смутился. Раньше они были соседями по даче, и теперь вежливому Ивану Симоновичу казалось неприличным упоминать про рыбалку и тем самым подчеркивать образовавшуюся пропасть в материальном положении. Морского эти вечные извинения немного раздражали.

— К делу! — перевел разговор в конструктивное русло Сальман. — Товарищ Морской, у меня доклад послезавтра. Не в службу, а в дружбу — посмотри, вот я текст набросал. Глянь своим редакторским чутьем, может, подправить что. И спорные моменты есть, не знаю даже, не выкидывать ли. Все любят спорт, и я всегда в докладе рассказывал об успехах нашей любительской команды футболистов. А в прошлом квартале наши проиграли сборной сельскохозяйственников. Такая неприятность… Были чемпионами столько времени, но вот… Совсем про это не сказать — нехорошо. У меня традиция уже — читаю доклад по нашей теме, а потом для разрядки вворачиваю: «Теперь о спорте». Но как сказать, чтобы не афишировать проигрыш? Мы все-таки должны гордиться нашими спортсменами…

— Говори: «Наша команда стала экс-чемпионом». И не соврешь и, если скажешь с чувством, народ все равно воодушевится, — предложил Морской и первым рассмеялся.

— Мы тут хохочем, — хитро сощурился Сальман, — а ведь это очень даже мысль! Только над интонациями надо поколдовать. Да и в целом получше выстроить всю речь. Поработаем?

Морской с интересом согласился.

— Ну нет! — обиделся Иван Симонович. — Это еще на час! Давайте лучше мы товарища Морского командируем завтра в Главкинопрокат для помощи товарищу Сальману. Идет? Завтра в конторе на Гоголя и разберетесь. Во сколько, Миша, ты там будешь? В двенадцать, хорошо? Вот и договорились. А то затянете сейчас на полночи. Или… — Тут он оживился: — Владимир Савельевич, может, айда с нами? У меня там э-э-э… встреча будет… деловая… с племянником. Он — ты слышал наверняка — энтузиаст. Телестудию в Харькове соорудить хочет. Давно ищет толковых редакторов. Вот и поговорите.

Морской отрицательно замотал головой.

— Тоже считаешь, что это гиблая затея? — вздохнул Иван Симонович. — Телевидение, может, и будет, только смотреть его некому. Сколько у нас, интересно, телевизионных аппаратов в городе есть? И сколько вокруг них можно разместить человек? Другое дело — кинотеатр…

Морской вспомнил, что недавно точно так же отказался идти завлитом к талантливым ребятам в студенческий театр. Все решили, мол, потому что мэтр не хочет в самодеятельность, а на самом деле….

— Я не считаю это дело гиблым, — Морской внезапно понял, что хочет быть честным. — И для меня было бы очень интересно поработать. Но… Мне нельзя. Сейчас любое начинание, где светится моя фамилия, будет в опале. Я себя скомпрометировал, других за собой тянуть не хочу.